Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 129

Люди все забывают, способны забыть. И про то, что они люди. И про то, что им не все подвластно. Человек и раб, и Бог. Но вот люди начинают ощущать себя представителями Мирового Разума. Желают, наконец, всё устроить разумно. Разумно? Разумно. Все, в том числе и стремление к совершенству, к идеалу. Мировой Разум диктует стремление к созданию мировой модели. Идеальной расы, нации, класса. Разумно? Пока разумно. Разумно с точки зрения тех, кто проводит эксперимент. Ну а тех, кто мешает чистоте эксперимента — устранить? Убрать. Уничтожить — мешают созданию идеала! Разумно?..

Тем более что разум устраненных в их множественности поступает в распоряжение Мирового Разума и, разумеется, на текущий счет тех, кто ведет эксперимент. Цель оправдывает устранение человека во имя… человека! Разумно: не разрушишь — не построишь! В борьбе обретаем мы имя свое, положение свое. Всё выше и выше! И еще выше. А если выше уже невозможно, то неизбежно — вниз! И все возвращается на круги своя. Мировой Разум, на то он и разум, что еще ни разу не допустил «чистого эксперимента». Люди мешают. Живые. И мертвые. Куда отнести их, в какую графу зачислить? Человечество в своем вечном стремлении возноситься (и падать) вечно будет пополнять графу, которую можно было бы назвать Мировая Память. Оставляем мы в памяти тех, кто по воле Мирового Разума уносит жизни, но разумно бы было учитывать и тех, кто их отдает? Трудновато, конечно, охватить всех, но если вспомнить, что у них у всех, как у самого тебя одна жизнь? «Жизнь, и ни на копеечку меньше!» — как сказала бы моя бабушка. Если бы она была жива…

XV

Однажды в нашу дверь постучали. Поздно вечером, когда над всем уже царил комендантский час. Постучали тихо-тихо, словно собака поскреблась. Когда в доме появлялись немцы, они громко топали сапогами, бренчали металлическими побрякушками, которыми были обвешаны с головы до ног, галдели, и эхо от их криков разносилось по всему двору. Вели они себя как надзиратели большой тюрьмы, в которую превратили весь наш город. К тому, что в любую минуту могут войти тюремщики, привыкнуть нельзя, но от вечных облав, обысков, арестов люди тупели, не одеваясь стояли в нижнем белье, ожидая, пока немцы уйдут и можно будет досмотреть сон — единственное, что эти не могли унести, забрать. Оглушенные шумом, ослепленные лучами карманных фонарей, люди молча смотрели, как исчезают их простыни и другое тряпье, если оно еще оставалось от менок, в сумках и ранцах сытых побирушек. Казалось, немцы только за этим и приходили, а ловля партизан, комиссаров и евреев была только предлогом, чтобы врываться в дома и тащить что придется. Чем больше они тащили, тем меньше оставалось, и единственное, что не уменьшалось, это их хватательный рефлекс. Казалось, что весь рейх — сборище пайщиков и держится на одной материальной заинтересованности. И при чем тут разговоры о нациях и прочих идеях!