Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 106

Иногда мне было жалко Генриха с его виллой, ведь погонят по заснеженной России к фрау и детям. Я представлял это по картинам о наполеоновском нашествии. Надо только продержаться.

Однажды вечером я лежал и прислушивался к топоту футбольных шипов. Куда идут немцы? Повернули не к фольксдойчихе, а направо — к нам. Генрих, Аня и еще кто-то, кто шел совсем тихо, постучали к тете Вале. На своей кровати вздохнула мать тети Вали, пробурчала что-то, взяла на руки внука и ушла на общую кухню. Пережидать.

Там, за дверью, здоровались. Голос нового немца был тихим. Генрих и раньше водил гостей для тети Вали, все они были крикливые, шумные и оказывались то возчиками, то поварами. Тетя Валя пожимала плечами, словно жила на нейтральной территории. Я не удивлялся, что она нравилась всем этим обозникам, а фольксдойчиха говорила, что, пока Генрих на месте, ей, тете Вале, бояться нечего. Обозники громко кричали, как глухие, сами говорили и сами смеялись. А тетя Валя только «гыкала» с южной напевностью: «Та шо вы гаварыте?!» или «И такое скажете!», как будто она понимала, что именно говорили обозники. Впрочем, мне казалось, что тетя Валя, совершенно не зная языка, улавливала что-то такое, что мне, мальчишке, было недоступно. И меня удивляло, что они друг друга понимают, хотя совершенно не знают языка, а я, который учил немецкий в школе и ловко отбрехивался от патрулей на улице, как раз ничего не понимаю.

С одной стороны, тетя Валя держалась строго с этими поварами и повозочниками, как будто сама была бог знает какой интеллигенткой («Интеллигентка не интеллигентка, а все-таки кассир в самом центре!..»). С другой, она так говорила свое «Та ну вас!», что немец удовлетворенно гоготал и уходил. Может быть, ни с чем? Я никогда не думал о ней как о «немецкой овчарке». Тетя Валя — другое. Как все жители нашего двора она напоминала мне жертву землетрясения или потопа… Мы все сидели на узлах…

Обозников приводили обычно к Ане компаниями, новый немец приперся один… Это настораживало. Я лежал на кровати в полной темноте (мы с матерью экономили масло, каганец не горел) и прислушивался к тому, что делается там, за дверью. Я слышал, как фольксдойчиха говорила на полурусском, полунемецком языке. Я представлял ее лицо. Чуть пониже губы родинка, она собирает в узел кожу, и кажется, что именно поэтому Аня картавит. До войны это было физическим недостатком, теперь — чистым немецким произношением. Я чувствовал, что ей хочется угодить Генрихову начальнику, устроить счастье тети Вали и самой погреться у чужого огонька. Генрих щелкает каблуками рыжих сапог и за каждым словом повторяет: «Яволь!» Небось на лысине капельки пота!