Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 105

Но никто тетю Валю не терзал и даже не думал ее терзать, как утверждала Кригерша. Приятель Ани, которого она на немецкий манер называла Хайнрихом, и его друзья, тоже солдаты, шаркали под патефонную пластинку «Если завтра война…». Я бесился, когда слышал это: под песню, такую дорогую для нас, танцевали фрицы!

В первый раз, когда в квартиру пожаловали немцы, мы с мамой вообще убежали на чердак, как делали во время обысков и облав: искали красноармейцев и партизан. В ту ночь мы просидели до рассвета на чердачной лестнице, а немцы, оказывается, давно ушли. Постепенно мы привыкли к топанью подкованных шипами бутс и могли определить: торопливые звонкие удары ног на лестнице — облава или обыск, шарканье и громкий смех — «наши немцы». Так же, как на стадионе, люди постепенно привыкали к каким-то «своим» немцам, которые не стреляли, не вешали, по крайней мере при нас, а давали работу и платили марками и хлебом. Те, которые приходили по вечерам, тоже приносили еду. Мы надеялись, что и нам что-нибудь перепадет — Кригерша была, как говорили во дворе, «беспутной», то есть доброй и нерасчетливой. Мы уже спокойнее слушали, как топают немцы к тете Ане, и спокойно, насколько это возможно для голодного человека, если в соседней комнате пьют и едят, ложились спать.

Я только делал вид, что ложусь, и никогда не засыпал до тех пор, пока тетя Валя не возвращалась с «гулюшек». Она тяжело садилась на кровать, зевала и шуршала своим шелковым платьем. Ночью она снилась мне, сон кончался тем, что я врывался в комнату Кригерши и колотил фольксдойчихиного дружка, который танцевал с тетей Валей, гранатой по башке. Но тетя Валя повисала на моей сильной и мужественной руке, умоляла не трогать говно, показывала мне глазами, что Генрих и его друг в касках: их не пробьёшь!

Наяву Генрих приходил в пилотке, таскал фольксдойчихе еду, пакетики сахарина и вздыхал: дети не видят настоящий продукт, а им нужно укреплять кости! Но они, немцы, тоже едят эрзац и тоже ждут, когда кончится эта «ферфлюхтер криг». Генрих показывал фотографию: он, фрау и двое детей. Фрау с белым локоном на лбу напоминала артистку. Однажды я был в немецком кино (иногда немцы показывали фильмы для населения) и видел их прославленную Марику Рокк. Я не мог вспомнить, кого из наших тогдашних звезд она напоминала. Тот же тип, только на немецкий лад — тяжелее и основательней. Потом Генрих прятал фото в бумажник и озабоченно тер лысину. Генрих прятал фотографии своих детей и следил, чтобы фольксдойчихин сын, семилетний Алик, ел чечевичный суп, такой густой, что ложка в нем стояла торчком. Он обжился в этой квартире и уже привычно вешал свои перчатки сушиться на трубу от железной печурки. Он сидел в байковой нижней рубахе, из-под которой выглядывало шелковое белье (я уже знал — это от вшей), в подтяжках, маленький, домашний и совсем не страшный.

Я уже привыкал к тому, что Генрих будет долго ворчать, как потихоньку кипящий чайник — размеренно и неторопливо, про проклятую войну, про жизнь, про семью. И уже не удивлялся, что этот человек, долго и самодовольно рассуждал о том, что немцы «очень порядочная нация», известные в мире своей бережливостью, хозяйственностью, и хотел запретить нам жить так бестолково. Они, немцы, пришли-де в Россию затем, чтобы передать нам свой опыт, а вековую бесхозяйственность вывести, как вывели воровство. Он утверждал, что мы сами виноваты в том, что так долго продолжается «фердамтер криг», потому что русские — фанатики и бросаются под немецкие танки, не соображая, за что они отдают жизни. Генрих обводил рукой Анину комнату, махал кистью, презирая «буржуйки», «каганцы», коммуналки с «удобствами» во дворе.