Читать «Идиллии» онлайн - страница 59

Серый олень вскинул окровавленные рога, оглядел старого рогача, сброшенного на землю у самого побледневшего озерка — бока его еще тяжко вздымались. Вся дрожа, лань приблизилась к старому другу, склонилась над ним и стала лизать дымящуюся рану. Почувствовав ее ласку, он приподнял отяжелевшую голову, посмотрел на нее, опять упала его голова и помутневшие глаза закатились.

Бродяга отпрянул, оглядел и лань — и с обагренной кровью грудью, на которой блеснули первые солнечные лучи, опять помчался вперед — на дерзкие поиски новых приключений и схваток.

Где-то в освеженных росой лесах засвистал черный дрозд.

Песня

В конце мая сельская страда еще не началась. Косари еще не вышли на луга. Меж колосьев, волнующихся под ветерком, кое-где смотрят большими черными глазами маки, аист стоит на меже, чистит лапкой красный клюв и сонно оглядывает нивы, — они наливаются и зреют в тишине. Крестьяне — турки и болгары — заняты теперь домашними делами. Болгарин, пока есть время, спешит нарезать прутьев и подправить завалившиеся плетни. А турок — тот не торопится. Утром хорошенько почистит буйволов, задаст им корму, а потом целый день похаживает по саду на склоне холма. Если только где вырубит терновник, заглушивший сливу, или привьет черенок к фруктовому дереву, а больше ни за что не возьмется. И едва повеет вечерний ветерок с равнины, еще солнце не опустится за крайние кровли, уже он отужинал, набросил абу и вышел из дома. Как настоящий хозяин, мусульманин закрывает ворота, запирает жен и детей и медленной важной поступью спускается вниз, к реке. Перед старым приземистым постоялым двором хозяин кофейни уже расстелил циновки у прибрежного ивняка, чтобы всем было удобно расположиться в тени пить кофе. В то же время и жены их, пройдя через внутренние калитки, собираются во дворах, чтобы наговориться.

Самый широкий двор во всей турецкой слободе раскинулся перед высокими галереями Рахман-бея. Давно здесь не слышно веселья; время и беды унесли изобилие, дарованное аллахом; но на запущенном подворье повсюду еще живет память о былой славе и богатстве хозяина. Превращенная теперь в амбар, стоит большая пристройка к дому, некогда кров и ночлег для любого странника; перед ней — мраморный водоем, хауз, над которым бил в небо фонтан, а вокруг всего двора за плетнем — фруктовые деревья, по-прежнему гнущиеся под тяжестью плодов, чтобы брали их и стар и млад и поминали добром хозяина. Во время байрама или когда Рахман-бей принимал знатного гостя, здесь гремели барабаны, раздавались песни, сыновья его палили из пистолей с галереи, и веселье разносилось до самой реки и за нее, в болгарскую слободу. Мир — колесо, повернулось, и пал Рахман-бей, поднялись за рекой внуки батраков его отца. Еще при жизни закрылись ворота его гостеприимного дома, забылась его слава, и даже сыновья покинули его. Оба они не захотели гнуть шею перед чужим законом; кто знает, где они сейчас, бесприютные, скитаются по Анатолии, ищут счастья! Аллах милостив, он заботится обо всех, и какие бы испытания ни посылал он мусульманам, от очага Рахман-бея не поднимется ропот против его всевышней воли. Оставшись на старости лет с единственной дочерью, он и его жена терпеливо встречают и провожают день за днем, а глядя на них, утешаются и в каждом доме их слободы.