Читать «Идиллии» онлайн - страница 55

— Над нашим селом высокий холм, — заторопилась, увлеченная воспоминаниями, она и уже не могла остановиться. — Только что мы начали подниматься на него, как у буйволов задрожали ноги, не тянут: ну, подумала, не убежим. Один монах без камилавки скачет мимо на лошади: «Бросайте, — кричит, — телегу, бегите, а то догонят!..» Столько я сама трудилась над приданым, да еще дали мне мама и бабушка — и все это бросить на дороге… А по увалам, по холмам толпится народ — голова кругом! Тут гонят овец, а те шарахаются, разбегаются, не собрать; там едут на телеге прямо через поле, высокими колосьями закрываются, волов погоняют, спешат. Какая-то мать бежит с холма назад за ребятенком, рвет волосы на себе; а под терновым кустом кричит забытый младенец… Чем дальше к ущелью, тем гуще валит отовсюду народ.

Взобрались на холм, пошли петлять по горной дороге к сукновальням. Не доехали еще до сукновален — стали нас догонять раненые, а разминуться-то негде. Крепко оно в памяти сидит, наше переселение. Весь мир тогда перевернулся. Пришлось перетерпеть, что поделаешь! Я ведь тебе говорила — на сукновальнях мы нашли наших. Так сбились люди и скотина, ступить негде. Дедушка мой распряг буйволов возле двух жерновов, наши сели на дышло, зовут и нас к себе, с ними остаться. «Телегу я нагрузил. Хочешь — иди за мной!» — рассердился мой муж. Что мне оставалось делать? Поцеловала я руку маме и дедушке, взяла опять стрекало и пошла за буйволами. Словно ему тогда свет стал не мил, нахмурился он, задымил и зашагал… Погоняю я буйволов и боюсь слово сказать. — Стало смеркаться, а там уж и стемнело. Въехали мы в ущелье. Кто нас обогнал — пристал к первой мельнице, кто догонял — нашел себе место подальше, а которые заметили под дорогой поляну, поставили телеги в круг, распрягают. А мы едем — нигде не постоим, он все идет, а я все слова не смею сказать. Всю ночь ехали, не передохнули. Утром смотрю: и сзади нас никто не догоняет, и впереди никого нету. Остались только мы вдвоем. Опять едем, куда дорога ведет… Пока ехали по ущелью, по горной дороге, размытой ручьями, то в колдобину завалится телега, то по камням тарахтит: все что-то хоть стучит, дает о себе знать, будто утешает тебя. А к полудню, как выехали из ущелья на равнину, замолчала телега и у меня захолонуло сердце. Я как заплачу! Сколько перетерпела — слезинки не проронила, а тут на́ вот — от того, что замолчала телега!.. Плачу я, а он только пуще сердится, дергает за цепи и даже не обернется, ругается: «Камней, что ли, пожалела?.. И что ты разревелась? Чего рыдаешь?..» Все теперь прошло, будто и не бывало… Сидим вот вдвоем, я вспоминаю, а он все молчит и ни словечка не скажет. А мне охота вспомнить, поговорить с кем ни то. Хорошо, хоть ты подвернулся. Намучилась я тогда, натерпелась, как это забудешь?

Мы оба посмотрели на горца. Он подался вперед, отогнал дым от лица и, видно, потому что на этот раз с ними сидел чужой человек, вдруг проворчал:

— Что ты городишь, ведь не знаешь, каково мне тогда было!