Читать «Пушкинский век» онлайн - страница 130
Аркадий Моисеевич Гордин
(«Медный всадник» )
Из 7826 домов, насчитывавшихся тогда в городе, было снесено и разрушено 462, повреждено 3681. Погибло 3609 голов крупного и мелкого домашнего скота. Большой урон понесли торговля и промышленность. В одном только Петербургском порту убыло сахару 300 000 пудов, почти столько же соли, на полмиллиона хлебного вина, подмочены были тысячи пудов круп, овса, муки, поташа, пеньки, «колониальных» товаров. На Васильевском острове сильно пострадали кожевенные заводы. Залиты были многие фабрики в Нарвской части и на Выборгской стороне.
На казенном Чугунном заводе, стоявшем возле Петергофской дороги, рабочим не позволили вовремя бросить работу, вернуться в свои квартиры, и они не смогли спасти своих жен и детей, когда воды залива хлынули на берег и затопили их жилища. Здесь погибло особенно много народу.
По официальным данным, весьма неполным, в Петербурге и Петербургском уезде в день наводнения погибло 480 человек, причем в уезде — 224, большей частью людей «низкого класса». Сами жители города тогда называли другую цифру — быть может, и преувеличенную, но, вероятно, более близкую к истине — 14 000 погибших.
Когда случались в городе повальные болезни, они поражали прежде всего простой народ, тех, кто жил в тесноте и грязи. Когда случались в столице катастрофические пожары, их жертвами становились прежде всего обитатели окраин, владельцы и жильцы деревянных домишек. Точно так же и наводнения обрушивали свою ярость именно на бедняков — больше всего страдали от них жители ветхих лачуг, первых этажей, подвалов. Гибли, теряли близких «маленькие люди», подобные героям пушкинского «Медного всадника»:
Первые же сообщения о петербургском «потопе» Пушкин воспринял как весть о народном несчастье. Поэт находился тогда в ссылке в Михайловском. 4 декабря он писал брату Льву: «Закрытие феатра и запрещение балов — мера благоразумная. Благопристойность того требовала. Конечно, народ не участвует в увеселениях высшего класса, но во время общественного бедствия не должно дразнить его обидной роскошью. Лавочники, видя освещенные бельэтажи, могли бы разбить зеркальные окна, и был бы убыток. Ты видишь, что я беспристрастен. Желал бы я похвалить и прочие меры правительства, да газеты говорят об одном розданном миллионе. Велико дело миллион, но соль, но хлеб, но овес, но вино. Об этом зимою не грех бы подумать хоть в одиночку, хоть комитетом. Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного».