Читать «Возвращающий надежду» онлайн - страница 97

Настало долгое молчание.

— Вот что, Рене… да, я вижу, тут надо целиком положиться на тебя.

Рене сделал брезгливую гримасу, которая говорила: «Разумеется, к этому всё и шло». Небрежно отдав честь, он удалился, бесцеремонно стуча каблуками. Сердитый звон его шпор долго разносился по всему дому. Некоторое время он слышался ещё из кухни. И наконец там затих.

25

Одиго неподвижно сидел на скамье, охватив сцепленными руками колени и низко опустив голову.

Есть люди с душой, как пружина хорошей закалки. После удара такая душа, сжавшись на миг, сейчас же выпрямляется, сохраняя всю свою гибкую силу к сопротивлению. У Одиго была такая упругая душа. Но не выдержала, наконец, и она. Теперь он чувствовал в себе пустоту, как будто из него вынули что-то, почти физически он чувствовал ломкость своих костей, размягчённость мышц, вялость и равнодушие ко всему на свете. Всю жизнь мечтавший о том, как он вернёт людям надежду, Одиго начал и сам её терять. И он впервые понял, как это на самом деле страшно.

А что, спрашивал себя Бернар, разве не к утрате надежды привела его борьба, которую он возглавил, ступив на землю Франции?

Сначала его встретило недоверие крестьян — извечное их недоверие, которое даже протянутую горбушку хлеба измеряет складным аршином: не мала ли? Потом — оскорбительные подозрения ткача. Мучительными были и собственные сомнения. Всё это он преодолел.

Здесь, в городе, он, командир крестьянской армии, стал простым орудием в руках повстанцев, их топором: им рубят и дерево и головы, а за ненадобностью его просто зашвыривают в угол. Так с ним и поступили. Мало того, что его чуть не растерзали, — его, защитника крестьян, отблагодарили тюрьмой! Но и это он перенёс бы…

Нелепое обвинение всё-таки рухнуло. И что же? Заговорила древняя сословная вражда. Ты дворянин? Стало быть, ты враг. Навредишь не сейчас, так потом. И вот итог всей его борьбы — безрассудный поворот ключа в замке. Разве не прав был Рене?

Эх, Одиго! Тюрьмой тебе платят не за добро, которое ты делал народу. За преступления твоего сословия. За вековые его низости. За то, что в жилах у тебя — его голубая кровь!

Когда он дошёл до этой главной мысли, то встал и начал порывисто шагать взад и вперёд. Стуку его каблуков мрачно вторило позвякиванье шпор.

Давным-давно он не юнец, очарованный мечтой о якоре. Память о ней — как затихающая на глади океана кильватерная струя, оставленная безвозвратно ушедшим кораблём. Нет, довольно! Дождаться рассвета — и бежать В первом лесном ручье смыть с себя накипь и грязь. Стать не дворянином, не мужиком — самим собой!

Так думал он, безостановочно измеряя шагами пространство меж четырёх стен. И в непроглядном мраке вдруг забрезжил ему лучик надежды.

Сначала ему представилась худая, чернявая девочка-босоножка. Как часто, привязывая лодку, видел он её одиноко сидевшей на камне! Это она ждала его. Весёлый и лёгкий, скакал он по лесной тропе — и там за ним неотрывно следил её печальный взгляд. Бог мой, почему он не думал о ней раньше?

Началось дальнейшее прояснение памяти: он вспомнил, как его, затравленного собаками, пригрела та же крестьянская дочь, но уже взрослая. Ни испуга, ни колебания… Как спасла она его и дважды, и трижды, как выходила раненого, как пыталась утешить и успокоить. И этот ждущий взгляд исподлобья, эта всегдашняя милая готовность тотчас отозваться на каждое его слово, каждое движение… Нет, и этого не оценил он, с детства принимавший чужие услуги легко и бездумно. Ты был слеп, Одиго!