Читать «Монашество в средние века» онлайн - страница 51

5. В основе рассмотренных нами движений X—XI веков лежало то же аскетически-христианское мирочувствование, которое создало раннее монашество. И точно так же неодинакова была строгость идеала в различных разветвлениях движения, с одной стороны, переходя в эксцессы пустынножительства, с другой — ограничиваясь довольно умеренными формами. Но существенными отличиями X—XI веков от эпохи начал монашества были положение аскетической идеи в христианском мировоззрении и условия её осуществления. Новым еремитам и новым монахам не приходилось бороться за своё понимание христианства, потому что оно было общепризнанным. Они с первых же шагов могли рассчитывать на сочувствие всех религиозно настроенных людей, церкви, папства и светской власти. Им не приходилось создавать новые формы жизни. Достаточно было примкнуть к традиционным, никогда не умиравшим. Такими формами были, с одной стороны, еремиторий — лавра, с другой — бенедиктинский монастырь. Поэтому и формально движение X—XI веков не было чем-то новым.

Но всё же движение, занимающее нас, не представляет собою повторения предшествующих фаз монашества, являясь определенным моментом в его развитии, осуществляя то, что только намечалось ранее. Идея единства монашества жила уже в эпоху Кассиана и Бенедикта. Медленно она осуществлялась в форме распространения единообразного устава, роста сознания единства монашества и возникновения быстро распадающихся групп [93] монастырей. Благодаря условиям жизни монашества, мысль о его единстве ранее появилась у представителей церкви и власти, и от них исходили попытки её осуществить, приведшие к реформе Бенедикта Аньянского, а через него к клюнийскому движению, уже ясно сознавшему свою задачу и пришедшему к первой значительной конгрегации. Но время последних попыток внешнего объединения монашества совпало с возрождением местных аскетических течений, примыкавших к местным уже традиционным формам и поэтому не поддававшихся обезличению в процессе объединения. Зато сама идея единства монашества к XII веку выросла и укоренилась, и внутреннее его единство в противопоставлении белому духовенству стало неоспоримым и значительным по своим общецерковным последствиям фактом.

Уже в эпоху возникновения западного монашества ему трудно было уйти от мира, и попытки создать еремитории, в строгом смысле этого слова, всегда приводили к неудаче. Монашество быстро и неудержимо становилось элементом церкви, общества и государства, элементом существенным и даже необходимым. Неоднократно указывалось на экономическую и культурную его деятельность. Ещё разительнее политическая роль крупных аббатств. Аббаты заседали в советах государей, влияли на судьбы страны не менее, чем на судьбы церкви, в соборах которой принимали участие. И монастыри X—XI веков, возникавшие в обстановке постоянного соприкосновения монашества, церкви и мира, не успев отстроиться, уже вступали в водоворот политической и социальной жизни окружающего их общества, облекаясь его социальною структурой и занимая место, отведённое монашеству предшествующим развитием. Не такова была мысль большинства из основателей новых монастырей, но сила обстоятельств и традиции была сильнее их, заставляя ещё больше входить в мир, чем это делали их предшественники. Не мудрено, что при всеобщем признании монашества совершеннейшею формою христианской жизни, с одной стороны, и при неизбежном взаимодействии с церковью и миром — с другой, — идеи монашеские смешиваются с идеями чисто церковными, с идеями обновления церкви и мира. Понятно благодаря этому же, почему иногда кажется, что монашество стоит на гребне новой волны; почему многие аскеты, как Нил, Ромуальд и Дамьяни, играют такую крупную церковную и политическую роль; почему клюнийская конгрегация является такою прочною опорою папства и такою социально-политическою силой.