Читать «Колючая роза» онлайн - страница 52
Николай Хайтов
— Раненый ты? — спрашиваю. — Худо тебе?
А у Али уже глаза помутнели.
— Худо ли, — говорит, — нет ли, все равно конец! Одно хорошо, что положат меня в родную землю…
Тут на губах у него кровавая пена выступила, и на том слове умолк он.
— Али, Али! — трясу его. — Очнись!
А он дернулся у меня на руках, голову уронил и кончился…
— Эх вы! Не могли перевязать человека! — сказал я Февзи, а он отвечает:
— За его голову, — говорит, — одинаково платят. Живой, мертвый ли — цена одна.
* * *
А потом приставы, жандармы, доктора… Допросы, расспросы… Разрезали его — посмотреть, не два ли сердца в нем билось, понять не могли, как это он, двумя пулями в спину простреленный, еще полтора часа живой был, покуда приволокли его на постоялый двор!
После того отдали мне его тело, и похоронил я его в нашей земле. И камень сверху положил, и цветы… Столько лет с той поры прошло, а меня все одно и то же грызет: кабы пошел я с ним, избежал бы он той судьбы злосчастной? Или нет? Как одолеет меня эта мысль — я к учителю.
— Скажи, — говорю, — учитель, есть ли у человека судьба?
— Сколько раз тебе повторять? Есть, есть! Только судьба — она не вне человека, а в нем самом. Взять к примеру твоего Али: кабы песня не разбередила его — никто б его не узнал, никто бы не тронул… Сильный был человек, кремень, а песня, — говорит, — сильней оказалась.
ГОЛАЯ СОВЕСТЬ
Один-разъединый год походил я в начальниках — в тридцать третьем, в блоковое время, а век помнить буду. Когда делили мы власть на селе, демократам досталась должность сельского старосты, а земледельцам — помощника. Я бы мог старостой стать, потому как старее меня демократа в селе не было, но думаю: «На кой шут мне эта канитель? Кто у кого украл, кто кому межу запахал — все к старосте бегут, заварят кашу, а ты расхлебывай! Уж лучше рассыльным быть, и работа нехлопотная, а жалованье то же». Нашли мы и грамотного парня, записали в демократы, определили в сборщики налогов, В лесничестве разрешили нам две тысячи кубов общинного лесу вырубить, выручку, значит, только считай, и пошли у нас в общинном совете дела — любо-дорого смотреть. Любо-то любо, да дорого обошлось не кому-нибудь, а мне — месяца через три-четыре, когда подошло время эти две тысячи кубов продавать. Я-то думал, что вырубку будем вести на деньги из сельской кассы и лес с торгов продавать, чтобы барыш весь селу достался, ан староста с секретарем сговорились с двумя торговцами отдать им лес чуть не задарма.
Учуял я их шашни и заявляю старосте, что по закону положено лес с торгов продавать, а не тайком.
— Ты знай печи топи, — отвечает мне староста, — а в дела не встревай!
— Я, — говорю, — членам совета расскажу!
— Валяй рассказывай, только помни, что я здесь начальник, а ты рассыльный и у меня в кулаке!
На другое утро дают мне приказ об увольнении: «За пререкания со старостой и недобросовестную топку печей!» Жалованье мне выдать — у них денег не оказалось, и отделались они от меня бумагой, что, мол, совет мне его позже выплатит. С той бумагой пошел я в суд, но в суде велели выписку из выплатной ведомости представить, секретаришка же ведомость спрятал, и жалованье мое погорело. Тем временем торговцы в общинном лесу хозяйничают, вырубку начинают. Такую вырубку, что ахнешь: одно дерево с маркировкой, пять без маркировки валят! Рубят, на телеги грузят и через Студницу — прямо в город. И так подстроили разбойники, что никто из лесников даже и не смотрит, что там делается. От лесников до начальства лесного — все молчок! Как понял я, что все куплены, с потрохами перекуплены, что самим нам с этаким мошенством не совладать, то начал каждый день в министерство земледелия одну и ту же телеграмму посылать: «Лес рубят незаконно, шлите комиссию! От населения Кривой Луки —
