Читать «Белые воды» онлайн - страница 568

4

Хоронили Петра Кузьмича в тихий пасмурный день. Такие дни выпадают в затяжную весну, когда зима, еще в бессилии ярясь, отступает не враз, но после, будто осознав обреченность своих усилий, все же сдается, а весна, как бы еще не веря, что бессмысленным бореньям пришел конец, можно в облегчении, смело дать разгуляться солнцу, теплу, растопить остатки снега, высушить землю, раззеленить все, высвободить от пут обновляющие начала природы, тоже в коротком оцепенении замирает, чтоб, преодолев временный шок, рвануть, начать свое широкое и неодолимое шествие.

Куропавин, возвращаясь с бюро обкома, чуть не опоздал на похороны. Ульба, несмотря на медленное, через пень колоду, вступление весны, успела набрать паводковой мощи, натиска, подмыла железную дорогу у переезда, где пенно буйствующая, в белых барашках вода подступала особенно близко к скалистым уступам, и пассажиры, высыпавшие из вагонов на неровное апрельское тепло, узнавали секретаря горкома — с двумя дорожными рабочими, оказавшимися тут, Куропавин организовал людей: участок полотна забутили камнями, засыпали гравием. В конце непредвиденной задержки к переезду подкатила горкомовская «эмка» — Портнов оказался предусмотрительным, и Куропавин пересел в нее, сказал водителю — гнать быстрее.

Бюро обкома было коротким, натянуто-скучным: прощался Белогостев, его отзывали в Алма-Ату; уже там, на бюро, прошел слушок, будто замнаркома НКВД республики назначают, хотя выступивший с сообщением заворг ЦК, моложавый и интеллигентный казах, сказал, что «перемещение это делается в интересах дела» и вместе как бы вскользь обронил, оглянувшись на сидевшего рядом нахохлившегося и понурого Белогостева: «Правда, не сразу Александру Ионовичу придется в новую упряжку, — дадим немного отдохнуть». Поднявшись после заворга, Белогостев нисколько не ободрился, в той же понурости, с отбелившимся, бескровным лицом тщательно и невыразительно говорил о годах работы, общих усилиях, военной героической страде, после обходил длинный приставной стол, жал непрочно и торопливо руки, что-то говорил, должно быть, стараясь все же перебороть настроение, не выказать своей полной растерянности, надломленности. Подступив к Куропавину, в напряженном отчуждении сказал: «Ну, желаю…» И что-то вдруг там, в усталых и, казалось, безучастно и невидяще смотревших глазах, дрогнуло, взблеснуло холодно-злое, и он процедил: «А все-таки, Куропавин, судьба прожектеров метит. С «англичанкой», с «Новой» — и нос, и хвост увязли?..» Даже будто бы ободрился Белогостев оттого, что нашелся, уколол, однако, возможно, догадавшись: не к месту сводить счеты, надо блюсти добрую мину, он еле приметно отмахнул рукой, внутренне осаживая себя, шагнул к соседу. Промолчал Куропавин: было и по-человечески жалко Белогостева, утратившего привычное бодрячество, напористость, а главное — Куропавин сидел будто на иголках, нетерпеливо ожидая окончания бюро, думая об обратной дороге в Свинцовогорск, о том, чтоб не опоздать на похороны Петра Кузьмича Косачева. Да и предстоявший этот печальный акт, искренняя, неподдельная горечь, какую испытывал, представляя, что нет больше мастера-горняка, истинного бергала, с кем судьба столкнула его, Куропавина, в Свинцовогорске с первых шагов в памятном тридцать восьмом, не давали ему вникнуть в происходящее, уводили мысленно то в те казавшиеся уже далекими годы и события, то совсем будто во вчерашнее — как организовывали школы опыта, как Петр Кузьмич поставил в первую военную зиму рекорд, а после с триумфом, с рекордами демонстрировал свои методы бурения соседям, крутоусовским бергалам. Являлась зримо, до щемливости под сердцем, и горестная эпопея с затоплением шахты «Новая» — прав, прав Белогостев, и сейчас еще хвост и нос вытащить не удалось!.. Но каким, каким героем проявил себя старый бурщик, да и усугубил исход с беркутом!