Читать «Белые воды» онлайн - страница 16

Вспомнилось Федору Пантелеевичу: когда вручали ключи от новых домов и они, девять «именинников», сидели в президиуме собрания, Куропавин вслед за заводским начальством жал всем руки, Федору Пантелеевичу сказал, лучась теплом, растроганностью: «Поздравляю, Федор Пантелеевич! Заслуженно! Вы у нас — маяк, и семья ваша — рабочие да воины. Живите! На новоселье, если не возражаете, загляну».

Федор Пантелеевич тогда, под настроенье, и ляпнул, будто кто его с поводка спустил, взбрехнул весело, даже с вызовом:

— А чего же? За божницу доброе дело дурак откладывает! Через воскресенье и будем рады, приветим, товарищ секретарь.

В зале после его слов раскатным прибоем прошелестело оживление, сорвались хлопки, кто-то выкрикнул:

— Этт по-нашенски, по-бергальски!

— Какое воскресенье — двадцать второго? — уточнил Куропавин, тоже поддавшись общему приподнятому настроению, еще не схлынувшему, не угасшему в рафинировочном цехе завода, какой на живую нитку приспособили для собранья, расставив скамейки, табуретки, стулья.

— Оно самое!

— Загляну. Непременно!

Теперь, думая об этом прилюдном обещании Куропавина «заглянуть», Федор Пантелеевич испытывал приятное, ненароком подступавшее жжение: не баран чихнул, коли сам секретарь нагрянет, — знать, и он, Макарычев, не седьмая спица в колеснице: свинец-то его руками делается! И выходит, башковит секретарь, коли понимает в том толк! Но тут же и осаживал себя — ломал, ровно хворостину какую, дыбившуюся гордыню, окатывал, будто студеной водой из бадейки: «Охолонь! Для форсу прилюдно сказанул, — поди раз плюнуть. Сапог пимам — не товарищ…»

Вскользь, крапивно ожигала думка о сыне Андрее: заглянет ли — тоже еще бабка надвое сказала! Вышла промеж них ссора-заваруха еще весной, тогда и съехал сын в холостяцкую комнату, сказал, что давно обещали как парторгу комбината. С тех пор Андрей глаз не казал перед Федором Пантелеевичем — наведывался, залетал накоротке, ровно метляк на свет, пригадывая, когда его, отца, не было дома. И выходит, родней-то были, да-хлеб-соль не водили.

В то, что промеж Кости и Андрея, родных братьев, встанет стена, неодолимая, прочная, будто ее отлили из свинца, что она незримо рассечет их макарычевский корень и, хочешь не хочешь, разведет две семьи, охладит и их, двух дружков — Федора Макарычева и Петра Косачева, которых повязали время и дороги гражданской войны, — во все это не верил попервости Федор Пантелеевич, а точнее, не хотел верить, отмахивался, как от зудившей мухи.

«Обойдется, — думал он раньше об Андрее, — что уж теперь-то? Считай, упорхнула тетерка. Катерина — жена брательника кровного. Побесишься, парень, — угомонишься». К тому же, хоть втайне и гордился он Андреем, ставил его куда как выше Кости — первенца, хоть и сознавал: молодой, а вон как люди подняли, на самую, считай, верхнюю ступеньку в комбинате, парторг, — все же в глубине души, в дальних ее закоулках, хранил затаенное опасение, каким не мог поделиться даже с женой, Матреной Власьевной. Была, как он думал, у Андрея слабинка, неприметная, скрытая для других, но он-то, Федор Пантелеевич, улавливал ее отцовским чутьем. Вроде и хватало у Андрея настойчивости, упорства в делах, — Федор Пантелеевич в степенной горделивости не раз слышал о сыне, что, мол, «с толком парень, далеко пошагает!». Однако не раз в размышленьях о нем ледяно холодила душу мысль: «Ох, чем выше поднимешься, больнее и сверзишься!» Не было у Федора Пантелеевича, что называется, в руках ясных оснований, не мог он в точности сказать — откуда такое сидело в нем к сыну. Вот разве одно: невмочь Андрею одолеть в себе притягательную силу Катерины, — значит, слаб!..