Читать «Мерцание золота» онлайн - страница 53

— Что же это такое?! — бросил на стол листки с заготовленной речью Танк. — Кто-нибудь наведет здесь порядок?

— Пойдем выйдем, — наклонился над ним Гайворон.

— Что, уже и борща нельзя поесть белорусскому поэту? — оскорбился Стус.

Только теперь стало понятно, что он сильно навеселе.

Его подхватили под руки и вывели из помещения.

Прошли годы, но Стус по-прежнему эпатаж считал высшей из добродетелей.

— В Москве на доллары еще не перешли? — подмигнул мне Анатоль.

— Ждем, когда в Горошкове это сделают, — сказал я.

Мы со Стусом были земляки. Мой отец родился в деревне Велин, Стус — в Горошкове, обе в Речицком районе. В Горошкове, кстати сказать, археологи обнаружили одно из древнейших городищ на территории Белоруссии. А велином четыре тысячи лет назад называлось огромное балтское племя, заселявшее территорию от Балтики до Оки. Если посмотреть на карту, центром этой земли был Днепр, на котором мы со Стусом выросли. Вид речной поймы, заканчивающейся сизой стеной леса, до сих пор представляется мне олицетворением славянской прародины. Эту картину в любое время года можно увидеть и в Велине, и в Горошкове.

— Его мать работала уборщицей в детском саду, в котором моя сестра заведующая, — засмеялся Стус, показывая на меня пальцем.

Клевреты, всегда сопровождавшие Стуса, угодливо захихикали.

— А хоть бы и уборщицей, — пожал я плечами.

На самом деле мама в садике работала кастеляншей.

По обыкновению, Стус был пьян, а доказывать что-либо пьяному человеку, тем более Стусу, бессмысленно.

Я увидел Алеся Гайворона. Он считался штатным вышибалой пьяного Стуса из присутственных мест. В принципе достаточно было шевельнуть мизинцем, и на одного гения в Доме литераторов стало бы меньше. Однако шевелить мизинцем мне было лень.

Кстати, сестра Стуса была очень симпатичная женщина, мама с ней ладила.

— А Смоленск у вас мы все равно отберем! — крикнул мне в спину Стус.

— Проспись сначала, — хмыкнул я.

Гайворон стоял рядом с поэтом Виктором Кукляевым. С ним мы когда-то работали в одной редакции на телевидении.

— Опять надрался? — кивнул Гайворон в сторону Стуса.

— Гении часто надираются, — сказал я.

— Не все, — возразил Кукляев. — Свиньями становятся только те, кто сам себя записал в гении.

— А ты еще власть не собрался захватывать? — посмотрел я на Виктора.

— На хрена она мне сдалась, — зевнул Кукляев.

— Народ нельзя бросать на произвол судьбы, — назидательно сказал я. — Кто-то ведь должен приобщить его к европейским ценностям.

— И без нас дадут эти ценности, — снова зевнул Кукляев.

Я знал, что он зевает только тогда, когда волнуется.

— Дадут, потом догонят и еще раз дадут! — заржал Гайворон.

Ему всегда был близок армейский юмор, а сейчас, когда Алесь стал католиком, без него он уже не мог жить.

— Оплеух? — посмотрел по сторонам Кукляев.

Он употребил другое слово. Белорусские поэты, кроме армейского юмора, любили и крепкие выражения.

«Ничего в мире не меняется, — подумал я. — Десять лет прошло, а анекдоты те же. Колбаса только стала хуже».

— А ты чем в Москве занимаешься? — посмотрел сквозь меня Кукляев.