Читать «Несерьезная книга об опухоли» онлайн - страница 95

Меня это зацепило. Слово «восстанавливается» мне понравилось. На авторитетном сайте «Наука и жизнь» я прочитал следующее: «Функции погибших нервных клеток берут на себя их оставшиеся в живых «коллеги», которые увеличиваются в размерах и формируют новые связи, компенсируя утраченные функции. Высокую, но не беспредельную эффективность подобной компенсации можно проиллюстрировать на примере болезни Паркинсона, при которой происходит постепенное отмирание нейронов. Оказывается, пока в головном мозге не погибнет около 90 % нейронов, клинические симптомы заболевания (дрожание конечностей, ограничение подвижности, неустойчивая походка, слабоумие) не проявляются, то есть человек выглядит практически здоровым. Значит, одна живая нервная клетка может заменить девять погибших». Вы понимаете, что это значит?

НЕРВНЫЕ КЛЕТКИ ВОССТАНАВЛИВАЮТСЯ!!!

Воодушевил меня и опыт профессора Гейджа, который приводился здесь же. В статье сказано, что стволовые клетки можно извлечь из мозга и пересадить в другой участок нервной системы, где они превратятся в нейроны. Профессор Гейдж с коллегами провел несколько подобных экспериментов, наиболее впечатляющим среди которых был следующий. Участок мозговой ткани, содержащий стволовые клетки, пересадили в разрушенную сетчатку глаза крысы. Пересаженные стволовые клетки мозга превратились в нейроны сетчатки, их отростки достигли зрительного нерва, и крыса прозрела! Причем при пересадке стволовых клеток мозга в неповрежденный глаз никаких превращений с ними не происходило.

Значит, нервы обладают чудодейственным свойством срастаться с клетками, реанимировать их, оживлять. Нужно только чувство, импульс, связь с живыми клетками. Тут я вспомнил, что именно об этом писала в последние годы великая нейрофизиолог XX века Наталья Бехтерева. Мой друг Леша Круглов, у которого также была неоперабельная опухоль, говорил, что он не мог ясно выражаться, слова путались, но живое общение, даже общение жестами, возродило его собственную речь. Он смог говорить, сейчас ходит в институт. Значит, организм может превращать мертвые нейроны в живые!

Тогда я подумал: а что мне нужно от моего чудо-организма? Мне нужна речь. Коммуникация. Значит, нужно заставить живые нейроны взять функцию старых, мертвых. Как это сделать? Тренироваться, тренироваться, тренироваться. Речь моя ни к черту. Слово «радость», произносилось как «гадость», «гордый» превращалось в «голый», фраза «все равно» грозилась разрушить навсегда остатки видимой интеллигентности. С интеллигентностью вообще крайне туго. Хочется сказать: «Спасибо тебе, мамочка. Ты такая умница! Как ты все успеваешь?» или «Ты даже не представляешь, как это много для меня значит…», а говоришь просто «спасибо» и то еле-еле. Я экономил на словах, ловко маневрируя между словами «практический», «прости», «бумеранг», «грандиозный», «батарея», «разряжен», «прошлое»… Слова мчались на меня с бешеной скоростью, а я уклонялся, упрощал, избегал их. Слова «мама», «лень», «ватник», «стол», «нос», «сон», «Ломоносов» воспринимались как податливая вкусная пастила. Нечто вкусненькое к чаю. Я ими даже наслаждался. Вот, например, возьмем правителей. «Ленин», «Ельцин», «Хрущов» – хорошие слова, «Путин» еще туда-сюда, но «Горбачев», «Андропов», «Хрущов», «Петр Первый» были для меня для меня черрррррттовски трудны. Слова «арбуз», «Гитлер», «грецкий орех», «кровать» портили настроение… Я спрашивал: «Когда Путин ужас?», и только мама понимала, что это обозначает: «Когда будем ужинать?». И то не сразу. Слово «можжевельник», этот небоскреб-драндулет, сразу же разламывался на «вожжи» и «веник». Любая, самая элементарная пословица становилась приключением, к которому я готовился час, отрабатывая звуки и все равно правильно их не произнося, слово «Гибралтар» – тупиком, из которого нельзя выбраться.