Читать «Несерьезная книга об опухоли» онлайн - страница 6

Мне сказали, что я неизлечим. Что я умру. Понимаете? Что я умру. Я УМРУ. Вокруг нас умирают люди. Я сам потерял папу несколько лет назад. Многое тогда пережил. Думал, что про смерть знаю все. Но тут тебе говорят: ты умрешь, твое «я» – все твои воспоминания, твои мечты, твоя нежность, твои мысли, твои привычки, книги, знания, то, как ты болтаешь с друзьями, бегаешь босиком по росе, читаешь стихи, влюбляешься, влюбляешься, бесконечно влюбляешься, вкус твоего любимого шоколада с молоком, запах сенокоса – все это умрет. Исчезнет. Растворится. Ты искренне задаешься вопросом: «Как же так? Этого не может быть. Как мир будет жить без меня?! Планета остановится, остынет. Время исчезнет. Заледенеют города. Наверное».

Я не успел додумать эту толстовскую мысль, как меня вывели из кабинета. И, надо отдать им должное, очень радикально принялись за лечение. «Назначили лучевую или химиотерапию?» – спросите вы. Нет.

ОНИ ИЗМЕРИЛИ ДАВЛЕНИЕ И СДЕЛАЛИ ЭКГ

Делала какая-то страшно ворчливая и толстая медсестра. А я в это время пытался сосредоточиться хоть на одной своей ватной мысли.

Самое страшное – не диагноз, не то, что сказали три врача, даже не интонация, с какой это все произносилось. Самое страшное – это ее удивительно добрые глаза. Если бы они были злые, я бы на них обиделся (обида – твоя защита; поэтому мы так любим обижаться), я заподозрил бы их во лжи. Но они были добрые. Адски добрые. И я не мог на них обидеться. Ведь она добрая и искренняя, как можно обижаться на доброту? Потом, через три месяца, меня опять положили в Боткинскую. Со мной была мама. Хотела найти этого врача и убить. За то, что НЕОНКОЛОГ приговорила одним словом. За то, что лишила надежды, которая была и остается. Я видел врача, но маме ничего не сказал и правильно сделал.

«Сердце нормальное…». «Ну, слава богу!» – попытался сострить я. Медсестра уже уходила. «А температуру?» Медсестра не видела моей издевательской иронии. «Ах да…» – спохватилась она. Померил. 36,6. То, как меня «лечили», отняло последнюю надежду.

Позвонил маме. Позвонил своей девушке. Наверное, напугал. Старался говорить спокойным голосом. Не получалось.

Потом наступила ночь. Самая страшная ночь в моей жизни. Страх этот до сих пор сидит в подкорке. Я не спал. Тьма пульсировала смертью. Мой сосед не мог говорить. Из его рта что-то торчало. Я говорю: «У меня опухоль мозга». Он показал жестом, что пройдет. И – не поверите – но это как-то поддержало меня. Правда.

Я смотрел во тьму. Алексей Ремизов писал: «Когда тяжело, не плачут». На самом деле, слезы даны нам, чтобы отгородиться от мира. Освободиться от себя. Освободиться от тоски. Но есть что-то за тоской. Когда время обнуляется и замирает, когда ты думаешь, что будут говорить на твоих похоронах, когда тонны какого-то ледяного древнего ужаса сгущаются в тебе, над тобой, когда везде тьма. Она лежит за тоской. Тоска – все-таки человеческое качество, качество жизни, а меня похоронили. Я принял для себя решение встретить смерть достойно. Как мужчина. Но, что бы мы ни делали, кем бы ни были, перед смертью мы все дети.