Читать «Тихий Дон. Том 1» онлайн - страница 12

Недоверие Кошевого к Григорию имеет вполне достаточное основание. Кошевой абсолютно прав, считая, что Григорий Мелехов, по неизвестным причинам демобилизованный из армии Буденного и свою политическую платформу формулирующий фразой: «Против власти я не пойду, пока она меня за хрип не возьмет!» — чрезвычайно опасен в обстановке все еще вспыхивающих мятежей. Кошевой верно предвидит, что Григорий Мелехов— командир бело-повстанческой дивизии в прошлом — может, даже независимо от своей воли, стать центром контрреволюционных сил.

Кошевой, выросший в боях гражданской войны, приходит на смену Штокману. Он представляет ту новую, разбуженную в народе силу, без которой победа революции была бы невозможной.

Штокман — большевик рабочий, ведущий подпольную работу на Дону перед войной и приехавший в Вешенскую в разгар гражданской войны, тип цельного, уже давно сложившегося революционера. Это — мужественный, спокойный, точно следующий директивам партии большевик, но многом похожий на Левинсона в романе А. Фадеева «Разгром», или Ивана Гору в третьей части «Хождения по мукам» А. Н. Толстого.

Кошевой в своем политическом развитии многим обязан встречам со Штокманом и другими большевиками. Однако его революционная непримиримость не является чем-то воспринятым извне.

Черты революционера рождаются в Кошевом сами. Он не обладает крупным интеллектом или большим политическим кругозором. Кошевым в его далекой станице не руководят, он не получает партийных директив, как Штокман, или как впоследствии герой «Поднятой целины» Давыдов. Кошевой* облеченный полномочиями председателя, ведет в своей станице политику Советской власти самостоятельно, на свой риск и страх. Он вооружается, когда видит, что бывшие белогвардейцы стали носить оружие, и беспощадно истребляет «контру».

Кошевой и Григорий Мелехов — центральные фигуры романа, оба казаки, прошедшие свои закономерные жизненные пути, и трагическая коллизия взаимного непонимания между ними полна глубокого исторического смысла. Вот отрывок из их последнего разговора:

«Григорий усмехнулся.

— Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю… Ежли все помнить — волками надо жить.

— Ну что ж, убил, не отказываюсь! Довелось, бы мне тогда тебя поймать, я и тебя бы положил как миленького!

— А я, когда Ивана Алексеевича в Усть-Хопре в плен забрали, спешил, боялся, что и ты там, боялся, что убьют тебя казаки… Выходит, занапрасну я тогда спешил.

— Благодетель какой нашелся! Поглядел бы я, как ты со мной разговаривал, ежли б зараз кадетская власть была, ежли б вы одолели. Ремни бы со спины небось вырезывал! Это ты зараз такой добрый…

— Может, кто-нибудь и резал бы ремни, а я поганить об тебя рук не стал бы.

— Значит, разные мы с тобой люди… Сроду я не стеснялся об врагов руки поганить и зараз не сморгну при нужде».

Рядом с рыцарственно благородным Григорием Кошевой может показаться недалеким фанатиком. Однако это не так. В Кошевом есть настоящая гуманность, долг, стоящий выше «рыцарской чести», не позволяющий ответить «благородством» на «благородный поступок» именно потому, что он, Кошевой, не чувствует себя свободным, вольным «рыцарем», каковым является, по существу, Григорий. Кошевой служит делу революции, и если жизнь его пощадил враг, спасший его от смерти, он не имеет, права ответить тем же, ибо всякий личный счет его отступает на задний план перед требованиями реальной политики революционера. Этот гуманизм Кошевого тем сильнее и убедительнее, что родился стихийно, что Кошевой считает его вполне естественным, неразрывно с собой слитым.