Читать «Все мои женщины. Пробуждение» онлайн - страница 269
Януш Вишневский
Лоренция надела резиновые перчатки, взяла баночку и открыла. Мадам доктор вытащила из упаковки термометр и опустила его в баночку. Через минуту подала его Лоренции и сказала:
— Можете начинать. Надеюсь, мне не надо напоминать вам о соблюдении соответствующего темпа.
Он смотрел на все это как на какой-то абсурдный эксперимент, в котором Он принимал участие. Причем без Его согласия. То, как эта странная докторша вела себя с Лоренцией, вызвало в Нем сначала недоумение, а потом — настоящее возмущение. Он разглядывал эту высокомерную, нелюбезную, искусственную, словно из пластика, женщину. Ненатурально длинные, приклеенные ресницы, акриловые острые типсы на ногтях, без единой морщинки фарфорово-гладкая кожа на лбу, перекачанные жуткие губы. А сморщенная и неровная кожа на шее, как и не до конца замазанные кремом пигментные пятна на руках показывали, что все в ней ненастоящее, искусственно омоложенное, переделанное.
Лоренция присела на край постели и начала медленно кормить его маленькой деревянной ложечкой, ненамного больше наперстка. Она молчала, что было ей совершенно не свойственно, и смотрела на него с какой-то необыкновенной нежностью. Было что-то невероятно трогательное в этой сцене кормления. Именно в эту минуту Он внезапно понял, что был конченым, космическим идиотом, нося всю свою жизнь эту дурацкую маску, под которой так упорно скрывал беспомощность. Он смотрел в покрытые красными прожилками, усталые глаза Лоренции и испытывал, уже в который раз, огромную близость с этой женщиной и огромную к ней благодарность. В памяти у Него всплыли слова Сесильки, которые она сказала вчера: «Твоя Лоренция — женщина, доброты которой сегодняшний мир не заслуживает…» Когда она набирала ложечкой новую порцию, Он, безуспешно пытаясь сдержать дрожь в голосе, сказал:
— Лори, когда я выйду из больницы, потому что когда-нибудь ведь выйду же, я буду очень по тебе скучать, знаешь? И скажу Сесильке, чтобы иногда она называла меня Полонезом.
— Никто ведь меня не кормил так, как ты сейчас, потому что, как меня кормила мать или бабушка, я не помню, — добавил Он, хихикнув тихонько.
— Вы могли бы наконец перестать разговаривать с пациентом! — услышал Он вдруг. — Это может спровоцировать кашель и удушение, о последствиях которого вы ни малейшего понятия не имеете! Merde! Это несерьезно, идиотично и вредно — то, что вы делаете! Я напишу соответствующий рапорт.
Он почувствовал, как в Нем закипает бешенство. Он очень хорошо это чувствовал. Он начинал слышать ритмичное глухое гудение в висках. Откинувшись спиной на изголовье кровати, Он схватился руками за матрас и приподнялся. Осторожно остановил руку Лоренции, которая готовила сунуть Ему очередную ложку еды в рот, и медленно повернул голову в сторону стоящей у постели врачихи. Он старался подбирать слова как можно тщательнее.
— Уважаемая мадам, — сказал Он медленно, глядя ей в глаза, — мадам доктор медицины Ингрид Лафонтен, если я ничего не перепутал вследствие своей афазии, повторяя вашу словесную визитку. У меня, конечно, нет никаких оснований подвергать сомнению ваши знания в области гастрологии. Это я признаю. Но я вполне могу, однако, оценить ваше поведение как врача, профессия которого предполагает хотя бы из гуманизма, что он должен уметь сопереживать. В вашем поведении я не заметил ничего, хотя бы отдаленно напоминающего это умение. Это primo. Теперь secundo. Вам надо что-то сделать со слухом. Медсестра Лоренция Монтейро за все время кормления — с участием желудочно-кишечного тракта — не произнесла ни единого слова. Она сказала ноль слов. Ноль, зеро, по-французски