Читать «Музыканты в зеркале медицины» онлайн - страница 59

Из письма к Гжимале от 2 июня 1848 года мы узнаем, с какой непосильной нагрузкой для его ослабленного и истощенного болезнью организма было сопряжено исполнение публичных обязанностей, которые он взвалил на себя в Лондоне: «Если бы не кровохаркание, начавшееся у меня несколько дней назад, я бы чувствовал себя моложе, воспоминания о прошлом не угнетали бы меня до такой степени и, возможно, я бы еще мог начать новую жизнь… Обе мои шотландские дамы относятся ко мне весьма дружелюбно. Но они привыкли целый день мотаться по Лондону с визитными карточками и очень хотят, чтобы я нанес визиты всем их приятелям — а ведь я еле живой». В июле он написал еще два письма тому же адресату. Эти письма пронизывает такое же безутешное настроение: «Иногда в течение нескольких часов я чувствую себя лучше, но по утрам мне часто кажется, что вот-вот выкашляю душу из своего тела… Я уже не могу ни злиться, ни радоваться, я полностью исчерпал свои чувства, я только существую и хочу, чтобы этому скоро наступил конец».

В таком состоянии он принял приглашение Джейн Стирлинг поехать в Шотландию, где гостил в различных семьях, а 27 августа 1848 года выступил с концертом в Манчестере. После концерта газета «Манчестер Гардиан» писала: «Ему чуть больше тридцати лет. Он выглядит очень болезненным, походка и весь его вид выдают серьезный упадок физических сил, что порой оставляет даже неприятное впечатление. Однако стоит Шопену сесть за рояль, как слабость мгновенно улетучивается. Пока он играет, он выглядит румяным и сильным». Это описание довольно точно характеризует состояние Шопена в тот месяц, когда он гостил у родственника Джейн Стирлинг лорда Торпхичена в поместье Колдер Хаус под Эдинбургом. Об этом он писал Гжимале 18 августа: «Здешний климат мне не очень подходит. Вчера и сегодня я харкал кровью, но ты знаешь, что для меня это не имеет особого значения». В тот же день он пишет Фонтане: «Я уже не могу вздохнуть, приходит, видно, время подыхать… Ты, наверное, уже совсем облысел и у тебя будет возможность склонить свою лысую башку над моей могилой… Пока я существую и терпеливо жду зимы». В Эдинбурге он охотнее всего проводил время в доме доктора Лышчинского, гомеопата, который очень заботливо к нему относился. В этом доме Шопен был желанным гостем и всегда находил столь необходимый ему покой. Лышчинский приехал в Англию как польский эмигрант, изучал медицину в Эдинбурге, здесь же женился и превратился в настоящего англичанина. Если даже лечение и не принесло положительных результатов, то, по крайней мере, это было единственное место, где Шопен мог по-настоящему отдохнуть во время путешествия по Шотландии. В это время Шопен уже настолько ослабел, что доктору приходилось нести его вверх по лестнице, правда, это не составляло большого труда, поскольку весил пациент едва ли сто фунтов. Шопен дрожал от холода даже перед зажженным камином и мог согреться, только играя на рояле. В Эдинбурге он вновь встретился с семьей Чарторыйских. Княгиня Марцеллина пользовалась полным его доверием, ее общество оказывало благотворное влияние на его душевное состояние и помогало мобилизовать немногие еще оставшиеся силы перед концертными выступлениями. Тем не менее публика и критика отметили тихую и вялую игру Шопена во время концертов в Манчестере, Глазго и Эдинбурге — его выступления уже не вызывали у аудитории прежнего воодушевления. Желая избавить Шопена от унизительного зрелища полупустого зала, Джейй Стирлинг перед концертом в Эдинбурге выкупила непроданные билеты и раздала их друзьям. Постоянные странствия из города в город, из замка в замок — за время путешествия с «шотландками» Шопен сменил более 60 квартир — были для ослабленного болезнью организма почти непосильной нагрузкой. Трудно даже понять, как он, находясь в таком состоянии, все это выдержал, включая встречи, которые невозможно было отменить, выступления на вечерах в шотландских светских салонах и тяжелую дорожную аварию, куда он попал во время одного из многочисленных переездов. Преувеличенная участливость и забота людей тяготили его. Но больше всего его тяготило ощущение собственного бесконечного одиночества. Он не мог свободно вздохнуть, о сочинении музыки не могло быть и речи. Кашель и кровохаркание, с которыми он пытался бороться, глотая лимон и лед, сопровождались постоянно усиливающейся одышкой. 1 октября 1848 года он так описывал свое состояние Гжимале: