Читать «Нарышкины, или Строптивая фрейлина» онлайн - страница 135

Волнения из-за сына, а потом и высылка его подкосили здоровье князя Бориса Николаевича. Он обвинял меня в том, что я хотела избавиться от Николая, в том, что разрушила его жизнь. Боже мой, но ведь я только сделала то, чего мы оба хотели! Несправедливость этих обвинений, нескрываемая вражда Николая и разлука с ним уложили меня в постель надолго. Были мгновения, когда мне хотелось умереть! За время моей болезни непреклонные и не простившие меня князь Борис Николаевич и Николай из Петербурга уехали: муж мой – в Малороссию, по делам тамошних имений, сын – в ссылку, на Кавказ. Его я увидела лишь спустя четыре года, а Бориса Николаевича живым больше не увидела никогда: он заразился тифом, который в это время свирепствовал в его деревнях, и умер.

Тело его отправили сразу в Спасское-Котово, ибо он наказывал схоронить себя в тамошней церкви… рядом с первой его женой, которую, как я понимаю, он любил всю жизнь, в смерти которой винил себя и с которой пожелал быть рядом навеки.

Я тогда много размышляла о своей супружеской жизни… Мы были чужими людьми, которые не слишком-то желали стать близкими, возможно именно поэтому и сын был от нас далек… Не могу сказать, что я слишком горько оплакивала Бориса Николаевича, не стану лгать, но огромная часть моей жизни умерла вместе с ним, и даже получение баснословного наследства не вернуло моей душе живости.

Я вновь отдалилась от двора и ходила в трауре.

Императора я видела не часто и всегда поражалась тому, какой у него усталый вид. Он больше не попрекал меня прошлым, а однажды, когда мы стояли с баронессой Фредерикс и Александрой Россет, в то время уже Смирновой, подошел к нам и, среди обычного обмена приветствиями, вдруг сказал:

– Вот уже двадцать лет, как я сижу на этом местечке, именуемом троном. И все чаще спрашиваю себя, глядя на небо: почему я не там, а здесь? Я так устал…

Я долго размышляла об этих словах, когда он отошел. В самом деле, у него был усталый вид. Его взор был по-прежнему ясен, взгляд, казалось, проникал в самую глубину души, как и прежде, и все же он напоминал Сизифа, который был осужден богами на вечный бесплодный труд. И какими бы семенами он ни засевал Россию, эти семена не всходили, умирали в смертоносной, бесплодной земле. С тем же столкнулся его сын, да и внук столкнулся с тем же…

Оставшись одна, совсем одна на свете, я хотела чем-то занять себя – и начала строить новый дом. В том, на Мойке, было тяжело. Воспоминания о сыне, запертом, как в клетке, на Кавказе, о покойном муже, обо всей той моей блестящей, сверкающей жизни, которая здесь прошла, о Жерве, о Савве, о скелете, осыпанном иммортелями… эти воспоминания точили меня. Новый дом, который я задумала построить, я сначала поручила модному архитектору Боссе, но эскизы мне не понравились, и я заказала эту работу молодому, но уже известному Людвигу Бонштедту, который в то время как раз занял должность старшего архитектора при дворе великой княгини Елены Павловны.