Читать «Большие и маленькие» онлайн - страница 167

Он повалился на бок. Валежник под его весом оглушительно затрещал. Циба лежал, глядя на серебрящийся в камышах Дон, а в голове его снова развертывался, каруселью раскручивался тот сладостный исчезнувший мир, в котором Соня была его любовницей и единственным смыслом жизни.

Она прикладывает палец сначала к своим, потом к его губам. Улыбается: «Пойду пройдусь». Выходит голая в сад и идёт под яблони. Идёт медленно. Каждый раз, когда налетает порыв ветра, она жмурится от холода – и улыбается, подставляет холоду лицо, отводит назад плечи. Цибе кажется, он видит – через всю комнату, веранду и сад, – как её кожа подёрнулась мурашками. Он чему-то смеётся вместе с ней. Провела ладонью по стриженному затылку, снизу вверх. Ещё раз. Никак не привыкнет к своей новой мальчуковой причёске. Улыбнулась ему через плечо, замерла на несколько секунд, разглядывая розовые отблески у себя на животе, на ногах.

– Смотри, Циба, я вся розовая. Красиво, да?

Всё понимает. Наверняка понимает. Как глубоко она в его сердце, как оно сейчас раскрыто – насквозь. Понимает – и не боится там быть. Может быть, этому и улыбается? Его любви. Его нежданной мучительной любви. Стоит под яблоней, смотрит вверх. Переступает с ноги на ногу. В конце концов разводит руками – дескать, нету.

– Где яблоки, Циба? Что за происки?

– Сонь, какие в мае яблоки?

– Ну, какие… зелёные, маленькие такие. Хоть какие. Хоть завязи.

Молчит, снова высматривает в ветвях яблоки.

– Хотела явиться к тебе – на рассвете, с яблоком… А у тебя тут одни листья, Циба.

– Да нету, не ищи, – он пытается изобразить ворчание.

– А когда появятся?

Он пожимает плечами, будто Соня может заметить оттуда.

– Циба, когда, говорю, завязи появляются?

– Да мне почём знать? Я что, садовник?

Соня идёт обратно в дом. Когда входит в дверь веранды, он видит, что кожа её действительно сплошь покрыта пупырышками. Грудь от холода затвердела – не дрогнет при ходьбе.

– Я садовником родился. Не на шутку рассердился, – заводит она, приближаясь к кровати и постепенно скукоживается, сдаётся наконец холоду. – Все цветы мне надоели… кроме… – И, упав руками на кровать, она врывается к нему под одеяло, прижимается нежной ледышкой.

– Соня, – блаженствует он, собирая её всю, вжимая в себя руками и ногами.

– Циба, Циба, – вздыхает она ему в подмышку. – Откуда ты свалился?

Справа раздаются голоса: Коваль и Бычок. Переговариваются о чём-то. О расходе дизеля, что ли. Так и есть, об этом: «А у тебя зимой сколько?» – «А на твоей какой расход?» Отходчив Коваль. По крайней мере, от горя. Вот уже и разговор о машинах не вгоняет его в ступор, не заставляет замереть на полуслове от мысли: разбилась – она разбилась.

Впрочем, чего уж – беззвучно скалится Циба, девяностокилограммовым эмбриончиком свернувшийся в темноте. Все они, тут собравшиеся, обречены с каждой минутой верней и глубже вползать обратно в живую жизнь. Кто легче, кто трудней. Он и сам – вот-вот заговорит с кем-нибудь о чём-нибудь, о какой-нибудь жизнеутверждающей херне. Пустоту нужно же чем-то кормить.