Читать «Царь велел тебя повесить» онлайн - страница 271

Когда, получив телеграмму от нотариуса, я поехал покупать билет в Лиссабон, то еще не знал, что уезжаю навсегда. Агентство «Литовских авиалиний» тогда было возле филармонии, и я зашел в кафе, где лет пятнадцать тому назад поедал мороженое с Рамошкой, вместо того чтобы слушать концерт для валторны с оркестром. В седьмом классе нас всех заставили купить абонемент, но мы с Рамошкой сходили два раза и ухитрились продать оставшиеся бумажки какому-то меломану за восемь рублей. Сто двенадцать порций фруктового или двадцать восемь эскимо.

Я заказал мороженое и стал ждать, пока оно растает, люблю есть растаявшее, особенно зимой. День был тусклый, пыльный, снега давно не было, и ветер гонял по площади пластиковый мешок, на мешке было написано I ¤ my town, и глядя на него, я вдруг понял, что давно не люблю этот город. Я подумал, что тетка предлагала мне лучшее, что у нее было. Она предлагала мне выход.

Нотариус писал, что мы должны непременно приехать на похороны вдвоем, потому что касательно меня в завещании сделана особая запись. Я заказал два билета на рейс «Люфтганзы», велел матери собираться и отправился одалживать валюту. Мне было двадцать семь лет, и я был уверен, что мое литовское время закончилось и начинается время совершенное, как год Платона, как лето в шлараффенланде, где початки кукурузы так тяжелы, что их приходится катить по земле. Лиссабон, увиденный в детстве, белоснежный и карминный, заволакивал мне глаза, заполнял ноздри, крутился в барабане моего живота.

Почему она решила оставить мне дом, под завязку забитый духами? Чтобы проучить меня, как Манаса-деви проучила равнодушного купца, запустив ему в сад волшебных змей и превратив его в пустыню? Она оставила мне дом с витражным шкафом, в котором зрело невидимое оружие, подвалом, заставленным портвейном, заросшей лопухами крышей и струей золотистой пыли, льющейся из окна величиной с овечью голову. Дом взял надо мной волю, я застрял в нем, остался с ним, вместо того чтобы послать все к черту и уехать на острова, где солнце рассекает кожу, будто лезвие разъяренного цирюльника.

Я видел много домов, но этот – самый упрямый, самый обидчивый и вероломный. А я – его раб.

* * *

Когда утром Лилиенталь приехал за мной в тюрьму, он сидел в машине с закрытыми окнами, таинственный, будто арабский жених, показывая смуглое запястье, охваченное белоснежной манжетой. Охранник поднял меня в семь утра, лениво отбрехиваясь от проснувшихся воров, протащил по трем пролетам лестницы и привел в комнату, похожую на шлюз космического корабля, двери в ней открываются только по очереди. Ты стоишь там, опустив руки по швам, ждешь звяканья ключей со свободной стороны и смотришь на вторую дверь, пока первая опускается со шмелиным жужжанием. Потом открывается вторая, и ты видишь человека в форме, совсем не похожего на плута Редьку с его раскидаем. У настоящего тюремщика рация приколота на груди, будто черная орхидея, он то и дело касается ее губами, и тебе даже в голову не придет просить его сбегать на угол за хрустящей картошкой.