Читать «Поклонение волхвов» онлайн - страница 322
Сухбат Афлатуни
– Куда?
– В Париж. Где Второй поселок был раньше.
– Почему «Париж»?
– Не знаю. Кофе остался?
– Да. А огурцы кончились… Отпусти, задушишь…
– Давай ходить голыми, как древние греки.
– Они не ходили голыми.
– Еще как ходили, я на вазах видела!
– Только когда спортом занимались.
– Только когда спортом? Ну и дураки. Не хочешь, так и скажи.
– Жанна…
– Что? – Она прислоняется к косяку и все понимает.
Ее губы сжимаются, их края ползут вниз, как у обиженного ребенка.
* * *
Жанна ушла.
Забрала лохматую щетку, халат и раковину рапаны. Сказала, что Гога разрывал с ней два раза, потом «сам приползал». Ее яйцо осталось нетронутым и медленно каталось полукругами по столу.
Долго возилась в коридоре, что-то роняла, чертыхалась. «Помоги мне пальто!» Лестничным пролетом ниже споткнулась, поднялась, побежала дальше.
Он вошел в комнату и сел за инструмент.
На ре третьей октавы – кошачий визг. Он звонил Казадупову, Казадупов обещал разобраться, так до сих пор разбирается. Николай Кириллович бьет пальцем: ре, ре, ре! Снимает с клавиш Жанкин волос.
Он играет.
Перед ним стена, крышка инструмента с черным отражением его лица. «В начале не было ни сущего, ни не-сущего».
Продолжается утро, по улицам едут машины, Жанна бежит к автобусу, не успевает, остается на пустой и грязной остановке.
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним. Не было солнца, воды, деревьев и птиц. Мрак был покрыт мраком, как одеялом больного.
Потом возник звук.
Звук возник в пустоте, но не в центре пустоты, а где-то на ее окраинах. В центре все еще висит тишина, и в ней стоят пустые дома, пустые квартиры, как после ядерного взрыва, когда люди разлетятся на атомы и вознесутся к последнему суду.
И тогда возник звук флейты. Или гобоя. Он шел с окраин, как гудок, на едва уловимом до. Даже не до, а что-то до этого до, пятно звука. Пятно росло и впитывалось миром. И, когда его можно было различить еще несуществующим ухом, стала видна уходящая в глубину струна, обросшая микрофлорой и пузырьками. Бездна качнулась, струна вздрогнула. Слово пронеслось по ней, пробормотало и смолкло. Ушная раковина, шелестят и булькают отражения деревьев. Неразличимо высокий звук, колокола египетских царей.
Шерстяная лапка молоточка бьет по струне. Металл отзывается, звук движется длинными и короткими стрелками. Эти стрелки втыкаются в резонансное дерево, в воздух, кружат по комнате. Серое солнце, заснеженная могила Гоги. «Где же Гога, отец Михаил?» Они стоят на низенькой колокольне, льет зимний дождь. «Если ты материалист, – отец Михаил проводит ладонью по мокрой поверхности колокола, – то объяснять тебе бессмысленно. А если верующий, – спускается по шаткой лестнице, и его голос идет уже снизу, – то тогда и не нужно… Ну, где ты там?»
В трактате, который переводил Давлат, утверждалось, что мир был создан пением и светом. Пение и свет исходили из сердцевины мира, Божественной монады. Сочетаясь, эта Двоица, свет и пение, порождали Слово. От отца это Слово получало свет, от матери – мелодию.
