Читать «Сады небесных корней» онлайн - страница 96

— Синьора! — сказал грубо доктор. — Идите к себе. Вы мне здесь не нужны. А нужен мне таз и побольше воды.

Катерина отошла к окну, пока слуги выполняли докторское распоряжение, грохотали тазами и таскали кувшины с водой, опорожнив, судя по всему, весь колодец. Она видела его ставшее почти лиловым огромное лицо, слышала клокочущий рев внутри груди, жалкое бульканье в горле, вдыхала зловонное это дыхание и видела темно-кровавую жижу, которая мутно стекала в тазы.

«А голубь-то был неспроста!» — Она машинально припомнила голубя, который влетел в ее утренний сон.

Сколько прошло времени, Катерина не знала. У нее уже не было сил ни ужасаться тому, что происходит, ни ждать того, чтобы все это кончилось. За окном было холодно, но торжественно, празднично раскинулись внутри этого зимнего холода обнаженные яблоневые деревья, трепетно, безбоязненно устремились в небо кипарисы, и яркие птицы с лиловыми клювами так бодро и страстно кричали друг другу, что все хорошо и не нужно бояться…

— Промыли насколько могли, — сказал сухо доктор. — Но он заражен. Кишки его съедены наполовину.

— Чем съедены? — тихо спросила она.

— Червями, — ответил он просто. — Отсюда и вонь. Cruditate. (Диспепсия злокачественная. — лат.)

— А можно лечить?

— Да зачем? Все равно его вряд ли вылечишь. Кроме того, и мозг пострадал за истекшую ночь. Я пьявки поставлю, конечно, но вряд ли… Похоже, что к ночи все это закончится.

После ухода молодого специалиста Катерина попросила оставить ее наедине со спящим да Винчи. Слуги убрали грязь, вынесли тазы, вымыли пол и удалились. Отвратительный запах сырой рыбы почти не чувствовался. В спальне открыли окно. Она стояла близко от кровати и, не отрываясь, смотрела на больного. Это был он, который любил ее и которого она любила, он, который спас ее от нужды и дал ей пристанище, — он, тот самый человек, с помощью которого она надеялась вырастить своего сына в тепле и достатке. Но того человека как будто и не было больше. Черты его красивого и сильного лица, на котором так хороша была ослепительная улыбка, так шло ему лукавое подмигивание при исполнении старинной кастильской песни «Эй, Жора, подержи мой макинтош», изменились до неузнаваемости. Мучительное удивление застыло в них, словно он — хозяин этого лица и сильного тела — пытался понять, куда его кто-то уводит сейчас, нельзя ли вернуться обратно.

Она сглотнула слезы, целое море слез, вдруг наполнивших горло, позвала слуг и, велев им не спускать глаз со спящего, побежала на свою половину. Леонардо, сидящий на коленях у няньки, радостно встрепенулся, спрыгнул с этих толстых, горячих колен и подбежал к матери, подставив ей лоб для поцелуя.

— Tuo nonno muore (Твой дед умирает — итал.), — сказала она.

Он был слишком мал для того, чтобы понять ее, но грустное и одновременно светлое выражение, как будто он не только понял, но и осознал сказанное, появилось на его чистом, добром лице. Он обхватил материнскую руку и замер.

— Ты не накормила его? — спросила она у дородной, здоровием пышущей няньки.