Читать «Колесом дорога» онлайн - страница 211
Виктор Козько
Показалась наконец машина.
— Кончай перекур,— бросил Матвей и пошел навстречу. Ветер усиливался, был он ровный, как на большой воде. И, как на воде волны, по земле, по торфянику поскакали сначала комочки торфа с горошину, терлись друг о друга, словно передавали, рассказывали друг другу что-то торопливо, будто, иссыхая все долгое лето, ждали этого ветра, дня этого, дождались и теперь торопились выговориться, рассказать все о себе, как они жили, кем были до того, как стали торфом, легли в землю и смешались с землей, как бегали они под солнцем и под луной, как плавали по морям и рекам и как не хочется им растекаться, рассеиваться пылью по свету. Пыль эта забудет все о себе, и все забудут о том, кем и чем она была до этого, потому что не взойдет и не вырастет на ней ничего, она заметна будет только в лунную ночь, восстанет призраком на лунной дорожке, в причудливой игре лунного света будут гоняться друг за другом пылинки, напрасно стараясь вновь опуститься на землю и укрепиться на земле, обрести себя вновь, не дано им этого будет, как не дано человеку родиться дважды. И машина в этом взвихренном торфяном море была подобна лодке, как лодка, подплыла к вагончику, остановилась. Из кузова, прикрывая лицо рукой, выпрыгнул Аркадь Барздыка и сразу же:
— Что-то мне ветер, Матвей, не нравится, как бы снег не пошел.
Матвей удивленно огляделся, ветра он не чувствовал.
— Туда глянь,— Барздыка указал на небо. Небо темнело, солнце на глазах наливалось горячечной краснотой. Смотрело на землю, на людей, на трактора воспаленным, больным своим глазом. А поле уже гудело, разговаривало, шуршали, прыгали по нему, как резвые кузнечики, испеченные, с лесной орех комочки торфа. Все усиливающийся ветер изгонял уже землю из земли, черные и радужные комочки торфа торопливо разбегались, как разбегаются, разбрызгиваются веером во все стороны малые, только-только вышедшие из головастиков лягушата. Принял ли эти прыгающие шарики земли бусел за лягушат, за нечто живое, кинулся вдруг ловить этот разбегающийся торф, черную иссушенную память земли, ловить и глотать, и давиться ею, и сдавленно клекотать.
— Вой-ё-ёй,— зачарованно зачастила Барздычиха,— бусел землю есь. Бусел, что человек, с ума тронулся..,
— Черный смерч, вихура на нас насоввается,— сказал Барздыка.
И мгновенно и он, Матвей, и Барздыка, и машина, возле которой
они стояли, и бусел потонули в черном смерче. Матвей с Барздыкой бросились к людям и тут же потерялись в черной мгле. Преодолевая ветер, плача от пыли, глядя вдаль слезящимися глазами, Матвей брел по полю ощупью. И так же брели неведомо куда другие.
Ветер разбросал людей по полю. На Матвея наскочил Тимох Махахей.
— Ганна...
Ощупал его, понял, что обознался.
Свистела буря, кругами крутили смерчи, и по кругу в этих смерчах, будто вели некий хоровод, ходили люди, ходил бусел. Ходили, натыкались на Матвея и выкрикивали что-то неслышное, яростное.
Матвей бросился прочь от этих голосов, от людей. И, казалось, улетел, оторвался от них. Наскочил на бусла, споткнулся, упал рядом с ним. Бусел лежал в борозде, спрятав под крыло красный клюв, жил одним только глазом. Но глаз этот был пугающе равнодушен. И ничто не отразилось и не шелохнулось в нем, когда Матвей поднялся, взял бусла на руки.
