Читать «О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»» онлайн - страница 96

Ренан очень склонен не доверять тому, что Иоанн Богослов и Богоматерь стояли у подножия креста, так как об этом ничего не говорится в первых трех Евангелиях. Историк подозревает любимого евангелиста Достоевского в желании выдвинуться на первый план. Французский автор почти убежден, что не надо придавать серьезного значения свидетельству Иоанна о словах Христа, обращенных к Богородице и любимому ученику: «Жено! се, сын Твой», «се, Матерь твоя!» Достоевский, безусловно, не мог с этим согласиться, как не согласился ни он, ни его герой и с ренановским истолкованием последних слов Иисуса, переданных Матфеем и Марком.

Ренан считает, что предсмертные часы земной жизни Христа были смягчены только присутствием маленькой группы преданных ему женщин, издали утешавших Его своими взглядами: «Небо было темно, – пишет он, – земля, как во всех окрестностях Иерусалима, суха и угрюма. По некоторым рассказам, был момент, когда Иисус упал духом; облако скрыло от Него лик Отца; Он почувствовал смертельную тоску отчаяния, в тысячу раз более жгучую, чем все Его муки. Он видел только людскую неблагодарность; Он раскаялся, быть может, в том, что ему пришлось страдать за низкую расу, и воскликнул: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?”» Но затем, утверждает Ренан, душа Его прояснилась, Он вновь обрел сознание Своей миссии и, в глубоком единении с Отцом, до конца отдался Своему призванию.

Герой Достоевского по-своему воспринял прочитанное в этой главе. Умецкая, как мы видели, говоря с ним, объясняет «ужасный крик» затмением солнца, которое наступило «по всей земле» после распятия и продолжалось три часа. О нем сообщается во всех синоптических Евангелиях, и сразу после этого, – о последних словах Иисуса. Но Идиот, спросивший доктора «про крест», пришел к мысли о том, что если казнь на кресте сводит с ума, то и Христос «не победил рассудка», быть может. Он склонен этим объяснить последний крик Иисуса, тот крик который Достоевский, достигая трагизма максимального, приводит в черновиках по Матфею и Марку, а не по Луке и Иоанну, как Ренан, и обрывает на полу фразе…

Я уже сказала, что в окончательный текст прямые упоминания о «Жизни Иисуса» не вошли. Но на первых же страницах романа, в рассказе Мышкина лакею Епанчиных о виденной им в Лионе смертной казни, встречаем строки: «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?» И несколько далее: «Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия?» А в подтверждение истинности слов князя Достоевский ссылается не только на свой личный опыт (ожидание расстрела за участие в кружке Петрашевского), но и на евангельский эпизод томления и молитв Иисуса накануне распятия в Гефсиманском саду: «Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил» (8; 20, 21). Безверие героя неосуществленной редакции стало в окончательном тексте уделом Ипполита. Ему Достоевский передал многое из лично пережитого на пути «перерождения убеждений» (21, 134). Бунту обереченного на смерть юноши писатель настойчиво противопоставляет веру и христианское мировосприятие Мышкина.