Читать «Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи» онлайн - страница 56
Роман Максович Перельштейн
Переписка Коханского и Миркиной длится по сей день. Сам Василий Васильевич едва ли отважится предать ее огласке, хотя эти послания и предназначены всем. За нас должны свидетельствовать другие. Что я с великой радостью и делаю.
Вот строки из письма Зинаиды Миркиной Василию Коханскому: «Ваш поиск Истины – это и наш с Гришей путь. Мир держится на тех немногих сердцах, которые умеют любить. Двенадцать лет жить под током, который идет от Бога через вас к любимой. Я благодарю Бога за счастье встречи с Вами! Как был бы счастлив встретиться с Вами Гришенька». Письмо это написано три года тому назад.
В работах Коханского есть тот неукротимый огонь жизни, который принимает самые разные формы от почти конкретных до совершенно абстрактных. Но это не холодная абстракция, и не та конкретика, которая умиляет своим сходством с хорошо знакомым.
Когда ты стоишь на берегу океана жизни, ты все знаешь про этот океан. Но когда ты на глубине океана, тебе уже ничего не нужно знать. Ты стал океаном, и все происходит само собой. Все, что от тебя требуется, это внимательно наблюдать за тем, что есть, ничего не придумывая и ни о чем не тревожась.
Раздел II. Проза
Конек-горбунок
Свет пробирается в комнату вором. Его сообщники – хрусталь, золотые каемки рюмок. На столе ваза с гладиолусами и бутылек «Альмагеля» в белых подтеках суспензии. Тут же телефон, игральная колода, лупа, медаль «Ветеран труда» с облупившейся на серпе эмалью, пара капроновых следков, ворох квитанций.
На циновке развалился Малыш, он же Рыжик, он же Чарли. Малыша знают все. У него несколько хозяев, а он ничей. Мать отчитывает Малыша:
– Зачем вчера к гостям приставал? Ходил, клянчил, клал руки и ноги на колени.
Мать берет меня в свидетели:
– Он одной колбасы тысяч на десять нажрал. Подлец! Но все нашли, что он очаровательный.
Пес понимает: говорят о нем. На всякий случай лупит по полу хвостом.
– Когда он был маленький, у него была прелестная улыбка, очаровательные глазки! Он меня этим подкупил. А теперь – кобелина. Ни разу не стиранный, ни разу не выжатый.
Малыш скрипуче зевает. Я смотрю на часы.
– Министр-то не едет.
Мать надевает очки.
– Приедет.
– Может, он испугался Малыша? – спрашиваю я.
Мать тасует карты.
– Ну что ты, он на машине.
– Малыш-то не на машине.
– Что?
Мать смотрит на меня растерянно.
Серо-голубые обои, серебряные челки узора. Справа завешенная ворохом юбок дверь. Юбки с тыла двери. Они не видны, когда дверь открыта: маленькая женская хитрость. Слева – пейзаж в багете. Художник ухватил суть дождя. Фиолетово-грозовое небо, высокий береговой лес, пронизанная острым и тяжелым, как стекло, светом речная даль.
Малыш переворачивается на спину. Подхалимски скалится и бьет по полу рыжим кренделем.
– При чем здесь ты и твое пузо сегодня? – грозно спрашивает мать.
Я смеюсь.
– Ну да! – Мать смягчается. – У нас сегодня совсем другой день и другое настроение.
Она пытается собраться с мыслями. Сдает карты.
Мы гладим Малыша пятками и играем в переводного.
Посередине стены восьмиугольные часы с круглым синим циферблатом. Изображена на циферблате балерина со скрещенными ножками и трагически-задумчиво вознесенными руками. Ось, на которой крепятся стрелки, расположена так, что без пятнадцати три балерина садится на шпагат.
