Читать «Виршалаим» онлайн - страница 7

Рыбонька

Сердце в грудину – обухом.Сытясь его стукачеством, яЗнаю: во мне ты – опухольЗлокачественная.Выкричать бы недосказанное,Запертое – из Аушвица,В коем ты – метастазамиРасползаешься.Дым из ушей: в голове, околесицей взрыдывая,Гул багровеет – прожорливый да пожаристый.Рыбонька внутричерепного безрыбия,Не умирай во мне. Не умирай, пожалуйста.

«Что-то хочу сказать тебе – да никак…»

Папе

Что-то хочу сказать тебе – да никак:слишком много было, видать, наговóрено(мною – тогда: невыверенно и не вовремя,наверняка).Вот и молчу поневоле, ища лазейки; яв этом законе подлости – вор до секунд.Вот – не мигая – в лицо тебе: кажется, в зеркало;мысли скачут, в испанские боты обутыми.Жаркая, влажная боль меж лопаток – будто бырежутся крылья или меня секут.Папа! Сколько бы ни было лоску в слове,слово, как дерево, высью обязано корню.Помнишь сказки, что ты всегда перед сном – мне?..Я – помню:подкожно – побуквенно помню.Ты во мне – ими. Именем. Силой – бороться:силой, огромною тем, что тобою взращена.Мы – на причинно-следственной, сотовой, родственной,я поэтому, папа, такая бесстрашная.Эх, не вмещает вечности словоблудие:искренне хочешь, а мнёшься – и смотрят искоса.Вот и молчу. И люблю тебя, папа. Люблю тебя —Так, что, видать, никогда не сумею высказать.

«Я не знаю, сумею ли всё изложить так…»

Я не знаю, сумею ли всё изложить так,чтобы не сойти за отпетого чудака.В общем, шёл я прежде путём потерь и потех:это было скольженье без мысли о торможении.Но рассказчик таки оказался сущий чудак,потому что начал шибко издалека…Суть в другом: был я пойман однажды одной из тех,что – надпропастны, хоть не во ржи; что нутром – ворожеи.Я в руках её заметался, как дурачок.Сквозь привычную серь окружающей-то средырасцвело Воскресенье, а во мне разросласьнепонятная, дрожная, мутно-румяная робость.Тормознув, я завис над бездной: попал на крючоки над пройденным, прошлым – глумился с хмельной высоты,ведь в моих глазах ворожея была – ренессанс,хоть глазами её и глядела та самая пропасть —та, в которую после швырнула меня она.Я теперь понимаю: Толстой был не Лев, а – прав;но тогда, разгоняясь по направлению вниз,клял себя и судьбу за несбыточность – застрелиться.Только вдруг наступило дно. И узрел я со днато, во что не уверуешь, наземь-то навзничь не пав:я увидел небо в золоте Божьих ресниц.И оно над моим улыбалось Аустерлицем.