Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 95

11

Книга Квинтавалле не лишена весьма удачных пассажей, и было бы жаль, учитывая, что книгу почти нигде не найдешь, обойти их молчанием. Вот, к примеру, автор воскрешает в памяти эпизод осмотра пленных, когда решается, чьи зады лучше — мужские или женские. «Мы рассматриваем половые губы разных форм и цвета, — хлестко пишет Квинтавалле, употребляя настоящее время при описании прошедших событий. — У многих свисают ниточки „Тампакса“, конкурируя с отвислыми яйцами мужчин» («Дни Содома», с. 92). Добавлю к этому точный (и скудный) баланс «мерзостей» фильма. В итоге они «сводились к многочисленным актам ручной мастурбации, к немногочисленным — оральной, отдельным актам анального сношения, частому вуайеризму во время тех же актов, двум сценам обильного поедания дерьма и одной — питья мочи». По поводу оформления книги Квинтавалле замечу, что она снабжена толстой вкладкой фотографий со съемочной площадки. Их сделала Дебора Беер, жена Гидеона Бахмана, киноведа и документа-листа. Бахман сохранил в своем архиве всю фотосерию Беер на съемках «Салó». Это небывалый документ о последнем периоде жизни Пазолини. В 2006 г. Джузеппе Бертолуччи сделал на его основе довольно оригинальный и проницательный фильм под названием «Пазолини ближний наш».

12

Здесь крайне уместно процитировать две строчки из несравненного Йейтса. Это концовка его Among School Children — «Среди школьников» (1927): «О body swayed to music, О brightening glance / How can we know the dancer from the dance?» — «О музыки качанье и безумье — / Как различить, где танец, где плясунья?» [перевод Г. Кружкова]. В самом деле, как различить того, кто танцует, и сам танец? Йейтс, заметьте, говорит о невинных школьниках, мы говорим о пресловутом П. П. П. Но помимо того (о чем хорошо знал Йейтс) что невинных людей нет, Пазолини никак не обвинить в каком-либо расчете, в каком-либо отсутствии непринужденности.

13

Эта байка мне кажется вполне правдоподобной, поскольку не было никаких причин выдумывать ее ни целиком, ни по частям. А если «Кое-что из написанного» всего на пару часов и приняло в голове П. П. П. название «Шкафа», это не должно особо удивлять, судя по методу работы автора. Первым, кто забыл о нем, был, вероятно, сам автор.

14

Это «новый „Сатирикон“» — пишет П. П. П., намекая на то, что автор — не только новый де Сад, но и новый Петроний. «Сатирикон», как и «120 дней Содома» и «Нефть», — это длинный отрывок, в котором тщательно выписанные части чередуются с простыми указаниями, не получившими развития. Петроний и П. П. П., между прочим, дают повод для занимательного упражнения в психологическом сравнении. У Тацита есть содержательный портрет Петрония (Анналы XVI, 18–19). Как и П. П. П., Петроний спит допоздна; он из тех, кто по-настоящему живет скорее ночью, чем днем. Он любит «изысканную роскошь», но не мот. В момент вступления на государственную должность (проконсула в Битинии и консула в Риме), по свидетельству строгого Тацита, который в таких вопросах не шутит, этот видавший виды муж «умеет быть суровым и справляется со своими задачами как нельзя лучше». Через какое-то время он впадает в разврат или, как весьма прозорливо замечает Тацит, в «имитацию порока» — revolutus ad vitia seu vitiorum imitatione, — что является исконной чертой романиста. Тот отчасти «обладает фактами», отчасти делает вид, что это так, идет на попятный, знает, что нужно описать и от чего следует отказаться, чтобы не закопаться в этом. В определенном смысле это шаткое равновесие больше недостижимо в жизни. Ночь будто неуклонно поглощает П. П. П., а пороки, если продолжить мысль Тацита, уже не являются предметом «имитации» на безопасном расстоянии.