Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 73

Нашим последним делом в Салониках была презентация нового греческого перевода «Нефти». Сладив и это дело, мы отправились на машине в Афины. Я за рулем, Чокнутая рядом, а обожаемый Массимо, начинавший уже вызывать у меня некоторую ревность, на заднем сиденье. Хотя благодаря его присутствию поездка, сама по себе долгая и утомительная из-за дрянной дороги, оказалась вполне сносной. Массимо понял, как лучше всего укротить Чокнутую — забросать ее вопросами, превратив разговор в непрерывное интервью. Едва Лаура начинала рыться в сундуке своих воспоминаний, ее уже было не остановить. Она сама поражалась найденным там сокровищам. Все существенное в ее прошлом, казалось, происходило ночью, в упоительном возбуждении от сумятицы, эксперимента, провокации. На протяжении многих лет в нем не было места для скуки; на горизонте не возникало ни единого облачка разочарования и уныния. П. П. П., наделенный волшебным, сказочным свойством представляться вечным, был главным светилом этого счастливого мира. Однако он был не вечен. Пробуждение от его чар было тяжким, как самое тяжелое похмелье. Таким ему и суждено было оставаться без всякой надежды на иной исход. Смерть П. П. П. была здесь и при чем, и ни при чем. «Правда, — сказала нам Лаура, пока греческая весна делала все, чтобы показать нам по обочинам дороги свои красоты и свои сны забвения, — правда в том, что старость никогда не бывает в радость, и если кто-то говорит вам обратное, он врет, а я не в состоянии врать и не стыжусь это признать; стареть можно более или менее достойно, но в глубине души люди моего возраста все похожи на меня; счастливые бабушки и дедушки бывают только в телевизоре». Пока я вел машину, это поразительное восприятие человечества овладело моим восхищенным рассудком. Что ж, так оно и есть, нам не остается ничего другого, как стареть, чтобы внутри нас выросла своя собственная Чокнутая. Мы можем вести подвижный образ жизни, соблюдать диету, бросить курить, найти человека, с которым проведем остаток жизни. Либо поступить так, как поступила Лаура. Уподобить внешнее внутреннему. «Теперь ваш черед, — добавила она, — у вас впереди лет десять-пятнадцать. Вы молодые, хитрозадые, может, и получится. Но чтобы действительно получилось, нужна злость. Пьер Паоло в какой-то момент это понял. Злость важнее таланта. Талант может быть у любого буржуйчика, а злость — нет. Злость — это редкий дар, его нужно пестовать. Это все равно что иметь толстый уд, или тонкий ум, или и то и другое, что еще лучше, не так ли?»

* * *

Когда мы приехали в Афины, день клонился к закату. Неожиданно холл Grande Bretagne превратился в филиал Италии того времени, ребяческой и восторженной. Дело было 18 мая. В тот вечер на афинском стадионе разыгрывался финал Кубка чемпионов между «Миланом» и «Барселоной». Под большими хрустальными люстрами суетилась кучка миланских болельщиков с видом топ-менеджеров «Фининвеста» или «Медиасета». Эти реальные парни были возбуждены от предстоящего матча, обильно надушены одеколоном и смазаны лосьоном после бритья. Их разноцветные галстуки в косую полоску пучились узлом величиной с кулак. Они производили неимоверный шум (в те времена считалось, что при разговоре по мобильному телефону нужно непременно горланить). Компанию им составляли одни из самых красивых женщин, которых мне доводилось видеть. С их хрупких запястий свисали отделанные блестками сумочки-клатчи. Их безупречные формы были облачены в платья, легкие, как вуаль из росы. Их пятки опирались на каблуки тоньше ножки бокала для шампанского. Вот она, тут как тут, словно на карнавальной телеге, новая раса наследников этого мира. Вся власть хозяев в сочетании с утонченной, неосязаемой харизмой слуг. Вся покорность домохозяек, слитая с иронией, сноровкой и цепкой хваткой элитных шлюх. В этой группе поддержки, состоящей из богатеньких болельщиков со спутницами, итальянская раса достигла непревзойденной точки своей эволюции и, я бы добавил, трагической красоты. Столетия шутовства, хладнокровных убийств, притворства и беспринципности привели к тому, что, окопавшись в надежном укрепрайоне настоящего, она не скрывала своих намерений завоевать будущее. Я и Массимо уподобились телохранителям Лауры и плечом к плечу шли к стойке регистрации, рассекая небольшую толпу. До этой минуты благодаря Массимо Лаура была идеальной попутчицей, но вид этих людей вывел ее из себя в считанные секунды. «Какого им тут нужно? — шипела она. — Какого они тут вопят, эти дикари?» Будь мы в комиксе, над ее головой сгустились бы молнии и черепа, означавшие недовольство, готовое взорваться. Оно и взорвалось, когда администратор гостиницы попытался доказать, что для нас забронировано не три, а два номера. Лаура взревела на своем отличном французском так громко, что заставила умолкнуть галстуконосцев с их мочалками. Явился управляющий Grande Bretagne собственной персоной, и ситуацию как-то разрешили. Мы снова прошли мимо пахучей и разодетой компании болельщиков «Милана». «Браво, синьора Бетти!» — брякнул кто-то из пожилых. Брякнул, лишь бы брякнуть. «А пошел бы ты», — ответила она, следуя прямиком к лифту. Массимо задержался у стойки ради какой-то формальности. Едва дверь лифта закрылась, Чокнутая принялась как-то странно возиться, одной рукой подняв широченную юбку, а другой шаря в ворохе одежды, точно поправляя что-то. Потом она слегка наклонилась и знаком приказала мне молчать. Ее взгляд за темными линзами очков не поддавался расшифровке. Бывают моменты, когда ты спрашиваешь себя, не сон ли это, ибо увиденное настолько невероятно, что действительность кажется сотканной из грез. Да, Чокнутая мстила за бог знает какое личное оскорбление, нанесенное ей в холле гостиницы. Представляете себе звук мочи, орошающей ковролин лифта солидной гостиницы? Когда мы вышли из лифта, там расплывалось пятно. Оно было ровно тем, чем казалось, — автографом, оскорблением, капризом старой девочки-бочки, которая не хочет мириться с теми, кто вызывает у нее неприязнь или страх.