Читать «Кое-что из написанного» онлайн - страница 60

Х.. — вот «единственная правда жизни».

* * *

Повторюсь: эти страницы «Нефти» относятся к шедеврам итальянской изящной словесности. Чтобы представить себе уровень изысканности этого творения, достаточно рассмотреть лишь один пример, краткое лирическое отступление под условным названием «Похождения головки полового члена». Если х… — «единственная правда жизни», что же говорить о его головке, о его кончике? Хотя есть тут одна странность, которая может показаться непонятной. Отдавая в печать первое издание «Нефти» в 1992 году, Аурелио Ронкалья обратился к читателям с предуведомлением, озаглавленным «Любопытная деталь». Итальянское слово мужского рода il glande, то есть «передняя часть мужского полового члена», употребляется в «Нефти» так, словно это существительное женского рода — la glande. «Розоватая, блестящая, сухая головка». По мнению Ронкальи, Пазолини использует этот прием, обыгрывая слово la ghianda — желудь, послужившее метафорой для анатомического термина. Хорошо, но зачем? Филологическое объяснение Ронкальи не раскрывает причин такого явного нарушения норм языка. Следует учесть, что раза два Пазолини все же использует данный термин в соответствии с нормой, то есть в мужском роде: il glande. Это языковое чудачество всплывает в тексте, предвосхищая смену пола и сексуальное посвящение обоих Карло, ставших женщинами. Карло-первый, инженер, тоже обнаружит у себя женские груди и щель между ног. Вскоре и он последует навстречу «единственной правде жизни». Мы увидим, что в этом случае член будет один, но он будет еще более мощным и сакральным, если такое возможно, чем мужские достоинства тех двадцати парней. Именно здесь мы читаем фразу-откровение, в которой, с моей точки зрения, вполне намеренно и мирно сожительствуют il glande и la glande, мужской и женский род существительного. «Она открыла рот и взяла в него огромное утолщение [тут оно не мужского и не женского рода] его члена; он имел [мужской род] какой-то детский привкус и не только в части головки [женский род!], но и венчика, в который собралась его шелковистая, лилово-коричневая кожица». В общем, Пазолини не путается в роде существительного и не использует умышленно ошибочный род, но изобретает несуществующее колебание рода. Он превозносит половую мутацию и андрогинность как код доступа на следующий, окончательный уровень реальности. В точке максимального излучения энергии, на кончике члена, он хочет соединить оба начала — мужское и женское, il glande и la glande, с той же степенью смешения, какое увидишь в нежном румянце языка, по той же причине, по какой в итальянском языке у слова «клитор» есть как мужской, так и женский род: il clitoride и la clitoride. Благодаря этому тончайшему штриху, этой микроскопической мистификации, все, что мы можем вообразить об этой «единственной правде жизни», внезапно усложняется, разветвляется, становится еще богаче и пленительнее, еще томительнее и опаснее…

* * *

Как-то утром я работал в читальном зале Фонда над интервью П. П. П. Тут врывается Чокнутая, размахивая номером «Коррьере делла Сера». В этот день вышла рецензия на мою первую книгу. Книгу только-только опубликовали. Это и подлило масла в огонь ее неприкрытого сарказма. «Так-так, значит, наша потаскушка стала ЗНАМЕНИТОЙ!!! Ладно, ладно… Ведь она этого всегда хотела, разве нет? Войти в Ряды Избранных Засранцев… Тех, кто сделал это!!! А что может быть лучше для нашей потаскушки, чем писакать книжки? Утром она писакает, а вечером уписюкивается! Усмеюхивается!!!» Я усердно старался слушать ее так, как слушают нормального собеседника, но никогда ничего не понимал из того, что говорит Чокнутая. Даже обрывочные цитаты ее бредовых речей, дают лишь слабое представление, воспроизводят разве что далекий отблеск той неуправляемой магмы. И все же временами, именно в силу своей недоступности для понимания, отдельные ее фразы, казалось, попадали точно в цель, срывая покров с очередной лжи. Писать утром и упиваться написанным вечером… Какой ужас! Чокнутая была права. П. П. П. был не таков. Он не упивался. Молниеносный и точный как рисунок мастера дзен, у нее вышел идеальный портрет того, кто был мне противнее всего: борзописца-насмешника. Портрет итальянского литератора и его утех из подполья, утех мелкого беса. Чокнутая и впрямь обладала даром видеть слабые стороны людей, настолько слабые, что сами ее жертвы не замечали их за собой. Мое пребывание в Фонде Пазолини к тому времени подходило к концу. Пора было отдавать в печать эти интервью, чтобы получить государственный грант. На днях я должен был показать Лауре план-проспект будущей книги. Я знал, мне будет явно не до смеха; на этом все игры кончатся. Однако мы перенесли это дело на потом. Сначала нам предстояла одна необычная командировка. «Нефть» перевели на греческий. Чтобы отметить это событие, Лаура будет читать его стихи в Афинах и Салониках. В те же дни силами Фонда в разных местах откроются фотовыставки, посвященные фильмам П. П. П. В заключение пройдут конференции. Лаура включила меня в программу с докладом о «Нефти» вместо кого-то, кто отказался в последний момент («Ты же теперь ЗНАМЕНИТОСТЬ, верно? Вот и утрешь там всем нос!!!»). С нами должен был ехать Массимо Фузилло, очень серьезный исследователь, университетский преподаватель и друг Вальтера Сити. Он будет говорить о «Медее», а впоследствии напишет фундаментальный труд «Греция от Пазолини». В довершение компании с нами оказался некто, откопанный Лаурой неизвестно где, французский семиолог, лишенный всяческих эмоций. Он говорил монотонным голосом о signes — знаках Пазолини, signes du moi — знаках «я» и signes не знаю чего еще. Семиолог зачитывал целыми страницами свое бесконечное эссе, которое ровным счетом ничего не значило за пределами его собственной головы. Так моя уникальная практика или школа жизни, которую я проходил под знаком Чокнутой, привела меня, пока я огибал мыс своего тридцатилетия, в Грецию, к своей завершающей стадии.