Читать «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков» онлайн - страница 265

В 1926 г. он присоединяется (а во многом принимает участие в ее выработке) к «формулировке 1926 г.», где открыто объявляется, что «теперь о завоевании Европы никто не думает». Вместе с тем, с пониманием отмечается намерение большевиков «двинуть коммунизм на Европу через азиатские страны», мотивированное тем, что «отношения Азии к Европе отличаются от отношений Азии к Евразии» (ср. размышления Витте в записке Александру III по поводу проекта Бадмаева). В той же «формулировке» отмечается, что, мечтая о «русификации Европы», большевики «ошибаются и выходят за пределы жизненных русских задач, как в свое время за эти пределы выходили Александр I и Николай I»: таким образом, большевистское наступление на Европу ради экспорта революции в конце 20-х прямо сопоставляется с деятельностью царей – устроителей Священного Союза и отвергается с той же аргументацией («выход за пределы жизненных русских задач»), с какой русская гегемония отвергалась идеологами «протоевразийской» фазы (Данилевский, Достоевский). Между тем, Константинополь остается на особом месте: в 1927 г. в примечании к статье Чхеидзе о государствах-материках Савицкий не отказывается от мысли, что Турция некогда будет интегрирована в состав России-Евразии. Вместе с тем, он продолжает на нее смотреть, даже в случае ее притягивания к России-Евразии, как на периферию русского мира.

В 1932 г. он публикует работы о «периодичности русских географических открытий» и о «месторазвитии русской промышленности», где с ортодоксально-евразийских позиций очерчиваются направления русского геополитического строительства. В первой из этих работ обосновывается тезис о постепенном смещении русской экспансии к границам русского мира, задаваемым, прежде всего, симметричностью географических зон относительно лесостепной оси. В таком раскладе перифериями оказываются лежащие за полосой тундры арктические пустыни, и с другой стороны – лежащие за зоной южных так или иначе обжитых растительностью пустынь абсолютные пустыни вроде Гоби и некоторых участков Тибета. Таким образом, утверждается мысль о том, что движение русских к перифериям их мира, выразившееся в освоении Арктики, должно получить закономерное подкрепление в их движении к крайнему пределу пустынь – к границам Индии. Таким образом, «индийская» тема, поднятая в преевразийский период, возвращается к евразийцам. Тезис о центробежном характере русской географической экспансии приводит их к балансированию на самой грани российского мира – т. е., по сути, к прощупыванию окраины соседних платформ. Абсолютно сходным образом обосновываемый в «Месторазвитии русской промышленности» тезис насчет «обездоленности» России и необходимости сдвига ее центра тяжести в сторону монгольского ядра оборачивается пропагандой неизбежности «трагического» столкновения с Японией. Итак, налицо балансирование между отказом от экспансии на основные платформы Азии, которые можно завоевывать, но нельзя удержать, и тезисами «упора на Азию» вместе с географической рационализацией сдвига российских интересов не только за пределы основной платформы России, но также и за грани основной Евразии (зоны трех равнин), на крайние периферии, соседствующие с зонами «приморских империй». Очевидно, что при этой стратегии области, ведущие к Европе, отодвигаются на второй план, однако на первом оказываются земли, открывающие прямой доступ к окраинам иных «платформ теплых морей».