Читать «Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице» онлайн - страница 235

Воевода же Кутюк Приимков-Ростовский отписал государю Михаилу Федоровичу, что воруха Маринка в Коломне померла – то ли от тоски по своему «выблядку», а то ли еще каким образом. В башне ее нашли мертвой и скорехонько схоронили. Сотник Федька Рожнов исчез неведомо куда, а полусотник Ванька Воейков свалился, пьянь подзаборная, с каменной лестницы в башне и шею сломал. Похоронили его и помянули как полагается, по-православному. А Маринку и вовсе никак не поминали – какое на нее, колдовку и латинку поганую, православное поминанье?!

Про Алену Литвинову, Маринкину служанку, монастырскую послушницу, и посадского человека Григория Пастильникова никто и вовсе не вспоминал – не велики птицы… Дом Григория недолго стоял запертым – воеводские люди быстро прибрали ничейное имущество к рукам. А к польскому королевскому двору, под диктовку великой старицы-государыни Марфы Ивановны, в присутствии государя Михаила Федоровича, было отписано так: «Ивашка Заруцкий за свои злые дела и Маринкин сын казнен, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла». Михаил Федорович решил, что сотник выполнил его тайное поручение, убил Марину Мнишек, а после того – сбежал. Ведь сам царь дал ему в письме эту свободу…

Бывшего сотника Федьку сына Рожнова сперва за побег искали – скорее для порядку, чем всерьез, да после бросили. Мало ли людишек с царевой службы на волю бежало? Ведь волю не выслуживают и не дарят, ее своими руками берут!

Литовская граница. Слово изгнанника

– Погоди, Егорка, остановимся! Не гонят… А и гнали бы, я б все одно назад обернулся!

…Вестимо, что не разумеешь! Ты казак, тебе Дон – отчизна, моя земля тебе – чужбина… Право слово, где конь казачий ступил, там казаку и дом!

…Не спеши, Маринка, постоим минутку… Я все ведаю, душа у тебя в родную сторонку птахой летит! Да только моя со своей земли камнем уходить не хочет. Ты обожди, я не замедлю.

Землица моя… Земля Русская… Как же можно собрать тебя в пригоршню, словно Курбский-князь, да затолкать в тесный кисет? Ведь ты же вся – огромная! – с долами, с реками, с градами да селами, с дорогами, с церквами Божьими – у меня здесь, в сердце!

Исполать тебе, Матушка! Что носила меня, окаянного, на своей груди. Что стелила мне под бок мхи твои да травы на привалах, что следы мои снегом заметала в зимних разведках. Что укрывала меня от пуль и от ядер и что глаза мне до сих пор не засыпала!

Исполать, Мать, что питала меня хлебами твоими, плодами разными – не досыта, а все ж не оголодал я! И что поила меня горькими питиями твоими допьяна – а все ж ни твоих, ни своих бед во хмелю я не забывал…

И что ныне не жжешь подошв моих, а шепчешь тихим ветерком: «Ступай, Феденька, сам ведаешь, что свершаешь»…

Ты мне теперь сниться будешь! До самого моего смертного часа. И в каких краях Бог скитаться ни положит, всем буду о тебе рассказывать! Послушает мой сказ добрый человек, не видавший тебя, и подумает: «Как прекрасна, богата и щедра должна быть земля Русь!»