Читать «Записки Анания Жмуркина» онлайн - страница 132

…Клоп медленно переваливался, полз…

Я в ужасе подумал: это кровь Жмытика, Евстигнея, Игната, Соломона, моя… Я взялся за винтовку, положил ее на колено и острием штыка стал ловить огромного, отливающего бронзой клопа; но клоп, вырастая в огромную гору и раздвигая стены блиндажа, спокойно переваливался, полз вперед, и я никак не мог поймать его на острие штыка, пропороть его блестящую коричневую кожу, чтоб выпустить кровь. Я чувствовал, как дрожали мои руки и блестящий штык скользил по коже клопа, а он все так же спокойно разрастался и полз, раздражая меня… Полз…

— В атаку-у! — раздался протяжный крик по узкой кишке окопа и добежал до моего уха, и, как мотылек, забился в ушную перепонку. Я вздрогнул и опустил винтовку: клоп тяжело шлепнулся на солому.

— В атаку, — сказал Игнат и быстро повернулся животом вниз и громко засмеялся.

— Да, — ответил я и тоже засмеялся. — Я видел большого клопа.

— Клопа?

— Да. И я его никак не мог поймать на штык.

И мы долго и безумно хохотали.

XIX

Прошла неделя, а может и месяц или меньше, как не вернулся из наступления Евстигней, как убили Соломона Соловейчика, а я так и не сумел побывать в Белибейском полку, познакомиться с Васильевым или с полуротным Кремневым: помешали этому знакомству беспрерывные атаки немцев, наши контратаки и дежурство в секрете, да и командиры — ротный, полуротный и взводные — почти все время находились среди нас.

Как-то утром я встал с грязно-перемятой в труху ржаной соломы, вышел в окоп, душный, пропахший потом и кровью, и зашагал медленно по нему. Шелестел шелковистый дождь; в окопе было грязно, кое-где на дне его тускло поблескивали лужи дождевой воды, обочины его почернели от дождя. То здесь, то там попискивали изжелта-серые, пепельно-ржавого цвета, крысы и, услыхав мои шаги, неохотно отбегали от меня в стороны и, прижавшись к обочинам окопа, принимали их цвет и нагло выжидали, когда я пройду мимо них.

Я поднял глаза, глянул на небо; оно сырой и тяжелой, как свинец, полосой, висело над окопами и блиндажами, и его края где-то за обочинами окопа и блиндажей, совсем близко, пропадали. Никогда я не видел такого низкого и страшного неба, как вот нынче утром, и мне, признаюсь, стало до боли страшно, захотелось завыть голосом зверя, попавшего в капкан; но я не заревел, не завыл, не завыл, разумеется, только потому, что в соседнем блиндаже, с которым я поравнялся, услыхал разговор, унесший меня сразу из окопа в город, к обычной, будничной городской жизни простых людей, добывающих себе кусок хлеба упорным трудом.

Прислушиваясь к словам, я постоял минуты три, а возможно и больше, вдумываясь в их фразы: затем, громко кашлянув, направился в блиндаж; спокойно-эпический разговор солдат, понравившийся мне, отвлек меня от фронта, потянул неудержимо к ним, в их общество, которое мне было не только близким по духу, но и глубоко родным, как по крови, так и по идеям. «В этом отделении, судя по разговору солдат, кажется, много рабочих в солдатской одежде», — подумал уверенно я, входя в мрачный, светлевший соломой блиндаж. Защитники этого каземата, как заметил я, не обратили никакого внимания на меня. Только один рассказчик скользнул внимательным, умным карим взглядом по моему лицу и фигуре и, прервав свою речь, поднялся и с какой-то милой и ловкой почтительностью, удивившей, признаюсь, чрезвычайно меня, подал мне толстое полено, заменявшее стул и столик для писания писем.