Вдоль полян и пригорковдальний поезд везетиз Москвы на уборкукомсомольский народ.Средь студентов столичных,словно их побратим, —это стало обычным —есть китаец один.В наше дружное времяон не сбоку сидит,а смеется со всемии по–свойски шумит.И всему эшелонутак близки оттогокителек немудреныйвместе с кепкой его.Вот Сибирь золотая,вот пути поворот,и уже по Алтаюдымный поезд идет.Песни все перепеты,время с полок слезать.Вот уж станцию этуиз окошка видать.Вот уж с общим радушьемради встречис Москвойразражается тушемвесь оркестр духовой.Вот уже по равнинамв беспросветной пылигрузовые машинымосквичей повезли.По платформе скитаясь,озирая вокзал,этот самый китаецпотерялся, отстал.Огляделся он грустно,пробежал вдоль путей,а на станции пусто:ни машин, ни людей.Под шатром поднебеснымне видать никого —ни начальников местных,ни оркестра того,ни друзей из столицы,ни похвал, ни обид,только мерно пшеницапо округе шумит.Нет ей веса и счетаи краев не видать.Как же станут ее–тобез него убирать?По гражданскому долгу,как велит комсомол,он, не думая долго,на глубинку пошел.Не какой–нибудь дачник,не из праздных гуляк, —в пятерне чемоданчик,за плечами рюкзак.Пыль стоит, не спадая,солнце душное жжет.Паренек из Китаяна уборку идет.И гудки грузовые,мчась навстречу в дыму,словно трубы России,салютуют ему.
КЕТМЕНЬ
Я отрицать того не стану,что у калитки глупо стал,когда сады Узбекистанавпервые в жизни увидал.Глядел я с детским изумленьем,не находя сначала слов,на то роскошное скопленьерастений, ягод и плодов.А вы, прекрасные базары,где под людской нестройный гудсо всех сторон почти задаромурюк и дыни продают!Толкался я в торговой давке,шалел от красок золотыхвблизи киосков, и прилавков,и ос над сладостями их.Но; под конец — хочу признаться,к чему таиться и скрывать? —устал я шумно восхищатьсяи потихоньку стал вздыхать.Моя душа не утихала,я и грустил и ликовал,как Золушка, что вдруг попалаиз бедной кухоньки на бал.Мне было больно и обидносредь изобилия всегоза свой район, такой невидный,и земли скудные его.За тот подзол и супесчаник,за край подлесков и болот,что у своих отцов и нянектак много сил себе берет.И где не только в деньвчерашний,а и сейчас, чтоб лучше жить,за каждым садиком и пашнейнемало надо походить.Я думал, губы сжав с усильем,от мест родительских вдали,что здесь–то лезет изобильесамо собою из земли.Сияло солнце величаво,насытив светом новый день,когда у начатой канавыя натолкнулся на кетмень.Железом сточенным сияя,он тут валялся в стороне,как землекоп, что, отдыхая,лежит устало на спине.Я взял кетмень почтенный в рукии кверху поднял для того,чтоб ради собственной наукив труде испробовать его.Случалось ведь и мне когда–тодержать в руках — была пора —и черенок большой лопатыи топорище топора.Но этот — я не пожалеюсознаться в том, товарищ мой, —не легче был, а тяжелее,сноровки требовал иной.Я сделал несколько движений,вложивши в них немало сил,и, как работник, с уваженьемего обратно положил.Так я узнал через усталость,кромсая глину и пыля,что здешним людям доставаласьнедаром все–таки земля.Она взяла немало силы,немало заняла труда.И это сразу усмириломои сомненья навсегда.Покинув вскоре край богатый,я вспоминаю всякий деньтебя, железный брат лопаты,тебя, трудящийся кетмень!
