Читать «Антология странного рассказа» онлайн - страница 341

Весь спектакль занят его ожиданием. На первый взгляд — все, чем актер когда-то жил и что он значил — теперь не существует. Но это — на первый взгляд…. Скажем, сад его заблуждений сохраняет то, ради чего он исчез: покой и святость. Скажем, реквизит, движимый трепетом и волей сидящих в зале, есть тропа артиста из любой точки зала, откуда бы он ни возник.

Только ослепительный разрыв предметов заставит зрителей пережить расстояние, равное световому году. Дотянуться до развороченного целого невозможного. Разве что встать вровень с ним. Но как? Ценой чего? Ценой рухнувшего под тяжестью воздуха стула?

Полная потеря сознания — вот дверь, через которую войдет актер, едва удерживая в руках солнце, равное солнцу. Все мое тело неспособно следить за пассами его ладоней — больно. Больно даже не от света, а от невозможности задержать их пересечения в себе. Через сны, через волнения он, из страха перед ролью, раздарил нас всему, что дорого.

Не смаргивая слезы, его пронзительная пластика заставила осознать себя фрагментом недосказанного солнца. И слово остановилось перед предметами и не прошло их насквозь, как это происходило и происходит в еще не сгоревшем театре.

Видимо, задерживаюсь в этом плаче надолго. Но… Картонное окно промокло и перестало быть окном. Дверь перестала быть дверью. Сад — садом. Лес — лесом. Гора — горой… Облако из папье-маше… все вода, и новорожденные события из краски и клея текут, тонут. Вот и я перебрался на пол. Но и он скрипит, и булькает, и грохочет под ногами этого сумасшедшего, который сжигает всех, кто пережил его отсутствие.

Из разного…

На больших дорогах нередко встречаешь

одинокую волну, не принадлежащую

ни одному океану.

Анри Мишо

Не картина

Не поднять руки — отупела. От тяжести, что ли, или от неумения держать карандаш? Сколько лет рисую, а так и не сросся: так и не знаю, куда деваться между тем, что пишу, и тем, чем пишу. В голове все копошится, трепещет — сразу, и не разглядеть: то ли фрагмент какой-то азбуки, нервной, взволнованной до икоты, то ли рука утопленника, как перископ подводной лодки, будто и не утопленник вовсе, а так, долго плывущий под водой, а то и совсем как во время ускоренной съемки: люди, люди, дома, фрагменты поездов, фрагменты одежды, а потом опять люди, люди, улицы, рыбы в зеркале, Луна (но это все не точно, а как бы).

Когда-то ко мне часто подходил незнакомец (странно, но один и тот же) и просил продать картину, но я отвечал, что не художник, что никогда и ничего…

Я долго боялся рисовать — а вдруг получится? И уж тогда не отвертеться, даже если жить под водой. Дно — идеальный холст: рисуешь и тут же прощаешься. А выйдешь на берег — все одинаково и красиво, как если бы это все: деревья, песок, камни — из меня, точь-в-точь как там, когда я каждый день, не подозревая, что…

Песок под ногами плавится — одно стекло. Стеклодувы выдувают всяческие ухищрения, чтобы сиюминутно добыть чистейший спирт. От стука стекло звенит, переливается, но ноги не держат. Инсценировать солнечный удар в момент каких-то повторений в воде, в зрачках, и никогда больше не жить в тех местах, что рисуешь, в тех местах, где не любил…