Читать «Державный» онлайн - страница 398

   — А как думаешь, до второго пришествия достоит Русь моя?

   — Твоя — не знаю. А чья-то другая достоит непременно. Верю, не успеют русичи до второго пришествия обратно жидами и эллинами сделаться. Останется сколько-нибудь русского Христова стада, чтобы Спасителя в новой славе встренуть.

Иван немного помолчал, улыбаясь хорошим словам игумена. Потом ни с того ни с сего сказал:

   — А ведь ты, Осифе, не любишь масленицу?

   — Не люблю, — признался игумен.

   — За что?

   — За то, что язычество.

   — Неправда, — твёрдо возразил Державный. — Масленицей люди русские Великий пост радостно встречают.

   — Иные так нагуливаются, что и остановиться не могут, — покачал головой Иосиф. — До самой Страстной седмицы у них масленица катится.

   — Таких мало.

   — Таких, конечно, не много. Но до немецкой масленицы всё же охотников всегда в преизбытке находится.

Ивану вдруг сильно захотелось запаха испекаемых блинов. Здесь, в монастыре, его не дождёшься. А во дворце, поди, уж по всем жильям, по всем палатам и закоулкам разносится дух блинный, изливаемый из стряпных изб.

Он был полностью готов к встрече дня — чист, обряжен, подстрижен. Вместе с Иосифом встал под образа на утреннюю молитву.

К ним незаметно присоединился появившийся духовник Ивана, Андрониковский игумен Митрофан. Помолившись, все вместе покинули келью — Митрофан вёл Державного под левую руку, а Иосиф под правую. Жаль, что отшельника Нила нету. Вот было бы славно дожить дни свои рядом с Иосифом и Нилом! Да только они друг с другом несовместимы. До сих пор Волоцкий игумен ворчит на Сорского старца: «Притёк, всех измягчил и утёк восвояси...» Слово-то какое — «измягчил»! Будто измельчил. Строг Иосиф! Поди, жалеет, что дал слово не жечь больше.

Ивану вдруг захотелось прямо сейчас начать исповедоваться Иосифу, но это было невозможно — впереди предстояло долгое перемещение из монастыря в Успенский собор, утренние часы, литургия, особливо посвящённая Иоанну Златоусту. Когда подходил к храму, наконец-то учуял ноздрями дивный запах блинов, и сразу захотелось есть, жить, родиться заново, ехать из Переславля в Углич к отцу и матушке, идти с войском на Новгород, жениться на Машеньке Тверской, разрывать ханскую басму, весело гулять на свадьбе сына...

Встретившись с Василием и приняв от него положенные поздравления, ласково спросил:

   — Дождусь ли свадебки твоей, Вася? Когда она будет-то?

   — Скоро, скоро, — отвечал сын. — Потерпи до осени.

   — Потерплю. Повеселюсь, на вас с Солохою глядя, да и...

   — Ну, коли ты так задумал, я вовсе не женюсь, лишь бы ты жив был, моей свадьбы дожидаючись, — засмеялся Василий Иванович.

   — Добрый ли ты человек, Вася, скажи мне от чистого сердца? — спросил вдруг Иван, сам от себя не ожидая такого вопроса.

   — Я-то? — удивился сын. — Добрый. Только не такой, как ты.

   — Не как я? А почему?

   — Потому что мы через твою доброту чрезмерную чуть было истинное добро не порастеряли, вот оно как.

   — Спасибо за искреннее слово. Стало быть, плоха была моя доброта?

   — Не знаю, — пожал плечами сын. — Теперь иное время настало. Чтобы зла меньше было, самому приходится злым становиться.