Читать «Российский колокол, 2015 № 5-6» онлайн - страница 110

Ветер с Майданека

«Когда с Майданека налетал ветер, жители Люблина запирали окна. Ветер приносил в город трупный запах. Нельзя было дышать. Нельзя было есть. Нельзя было жить», – так просто и лаконично начал свой очерк о страшном «лагере смерти» Борис Горбатов. Так просто и ясно сказал Горбатов о покорном смирении поляков перед силой захватчика. Силой наглой и чудовищной в своей самоуверенности. «Весь Люблин, – пишет в очерке Б. Горбатов, – знал о фабрике смерти. Весь город знал, что в Крембецком лесу расстреливают русских военнопленных и заключённых поляков из Люблинского замка. Все видели транспорты обреченных, прибывающих из всех стран Европы сюда, в лагерь. Все знали, какая судьба ждёт их: газовая камера и печь». Скованный политическим тактом Борис Горбатов не пишет только об одном: о том, что люблинцы беспрекословно терпели это «знание», знание того, что где-то рядом убивают людей.

Может быть, они не знали этого? Может быть, Горбатов ошибался? Нет, это в Варшаве или Кракове могли не знать того, что творилось под Люблином. Сами же люблинцы всё прекрасно знали. И отгораживались от этого назойливого, удушающего «знания» закрыванием окон. Точно так же герой рассказа Всеволода Гаршина «Четыре дня» только тогда осознал, какой поступок он совершил, когда, лишенный возможности ходить, оказался практически прикованным к разлагающемуся трупу убитого им человека…

Безусловно, люблинцы успокаивали себя: «Я не еврей» или «Я не коммунист/социалист», «Я не состою в запрещенных организациях»… «Меня не за что отправлять на смерть»… Одним словом: «я благонадёжный для Рейха человек». «ЛИШЬ БЫ НЕ Я!» Это надежда? В какой-то степени да. Истерическая надежда человека, согласного стерпеть всё, лишь бы выжить. Человека, в котором уже умер Человек. Здесь нет ничего удивительного, просто сталкиваются два мира – мир жертвы и мир не жертвы. И тот, кто пока ещё не жертва, всегда будет надеяться, что судьба жертвы – это не его судьба. И от этого упорное отрицание причастности своего невмешательства и равнодушия к убийству людей.

Отравленный мертвечиной воздух взывал к совести, к евангельскому: «Бог есть любовь» и «Возлюби ближнего своего». Но люблинцы закрывали окна и терпели просачивающийся трупный запах в своих жилищах. А совсем рядом – почти в черте города – убивали людей. Ещё живыми они были убиты, потому как были лишены надежды. И опять перед нами предстаёт гаршинский герой из «Четырёх дней»: «Перед мною лежит убитый мною человек. За что я его убил?»

Очень страшно осознавать, что если бы в августе 1944 года в Люблин не вошли советские войска, то Майданек продолжал бы существовать неопределённое время. Может быть, до сего дня… Но эту мысль, как и память о советских освободителях, гонят прочь «благодарные» европейцы.

Сейчас, когда прошло 70 лет со дня победы над фашизмом и нацизмом, когда мы осознали, что победа эта оказалась, мягко говоря, неполной, когда вовсе не внезапно нацизм с ужасающей уверенностью возродился на славянской земле Украины, мы совершенно по-новому смотрим на события тех далёких дней: «Что мы сделали не так? Где не дожали? Почему?» Рассуждения о недодавленной нацистской гадине до 2014 года были исключительно теоретическими. После Майдана-2014 мы увидели, что эти рассуждения подкрепились невероятными вещественными доказательствами.