Читать «Призрачные поезда» онлайн - страница 53

Мне почти двенадцать. Ещё не стыдишься ходить за руку с мамой. Она рядом, вот же она. Чуть подальше – отец. Вытягивать шею, чтобы посмотреть на него. Он с краю, почти съезжает в проход: я, взобравшись с ногами, разлёгся на полтора места, головой на маминых коленях. Укрыт отцовской курткой-«аляской», в рукавах вязнут руки. Тепло. Мы занимаем целую лавку в общем вагоне.

Вполголоса мама разъясняет отцу, что он правильно поступил, уклонившись от мобилизации, что, в конце концов, он не имеет права геройствовать, коли у нас есть ребёнок и мы должны жить ради Фимочки: ведь он такой маленький, он домашний мальчик, поздний ребёнок; ну зачем мы не завели ещё детей? – ты сама не хотела, ты говорила, что как же это можно – завести ребёнка без квартиры; что дитя должно быть желанным, что от каждых родов женщина прибавляет в весе на 3,6 килограмма, – не слишком ли много «что»?

– Ну, что же вы, а вот у меня у сёстриной снохи всего детей трое – так та ничего, не горюет: это не позор ведь – так мало детей, а? – Бог столько послал, стало быть, – смиренно говорит пожилой мешочник-таджик, сидящий напротив.

Отец начинает поглаживать красивыми длинными пальцами золочёные дужки очков. Знакомый жест. Он не в духе. И чем убедительнее мама доказывает правомерность и правильность его бегства – нашего бегства, – тем более угрюм делается отец.

Он достаёт из герметичной упаковки влажный тампон, протирает очки. Раскрывает книгу. Я запрокидываю голову; мама шутит: «Тяжёлый у тебя затылок, коленки мне отдавил! Мозговой массы много», – читаю перевёрнутое: «Э. Рудин. Тюрьма и люди».

– Жаль, Бродский не дожил до сегодняшнего дня, – говорит папа. – Сейчас, глядишь, сочинял бы оды во славу Сталина. Приходится признавать, что при кровавом режиме народ был поотважнее, нынешнего позора не допустили б.

Уютно, тепло. Движение поезда навевает сон. Я спрашиваю, полузакрыв глаза:

– Мам, кто такой Бродский?

Инерция сбрасывает меня с маминых колен, едва не швыряет на пол. Наверху скребут сумки по багажной полке. Вскакиваю, сую ноги в сапожки. За окном больше не катится диск солнца. Состав стоит в чистом поле. Теперь мы не центр мира.

Пугающе громко зазвучали движенья и разговоры. Никто не задал вопроса, почему затормозили. В голове стоял лёгкий, прозрачный звон, и я думал, что так, неслышимо, с чувством светлой грусти, энергия движения многотонного тела вагона преобразовывается в тепловую; подумал: тот звук, неясный, неощутимый, происходит от расширения нагревающихся вещей.

– Там… Слышишь? Там… звук… – Отец вертел головой, и под определёнными углами заливало розовым туманом линзы очков. Мне это казалось уморительным.

– Что? – мама зашелестела. – Что, что?..

Скрежет: в тамбуре отворили дверь. Проплыла волна холода.

– Это калаш. Как в учебке… п-пом… помню…

Я ничего не понимал.

– От окна!! Живо!.. – отец крикнул, потянулся ко мне, поезд тронулся, нас придвинуло к спинке. – Ну, слава Богу… – Он перетащил взгляд.