Читать «Доменная печь» онлайн - страница 3

— Теперь, — говорят, — ты не металлист Василий Коротков, а Лука Худолей из Канева. Валяй, иди...

II. В СЛЕПЫХ

К станции выбрался я на зорьке. С непривычки страшновато, но иду, в дугу перед офицерьем гнусь. Один цыкнул на меня.

— Ты чего тут? — спрашивает.

Я ему поклончик отвесил, паном начальником назвал и завел канитель о машинисте: хлеб, мол, взял у меня, а денег не отдал...

Сошло. Пощупал я глазом, какие составы на станции, сколько их, с чем они, где что стоит, свернул в сторону и подаюсь к нашему человеку. Нашим человеком на станции был калека — на заводе правую руку отрезало ему. Вел он хозяйствишко завалящее и приносил нам пользу. Теперь его в живых нету, — пусть ему пухом будет земля, — попался, расстреляли его.

Вхожу к нему, говорю пароль, объясняю, в пояс за запиской лезу, а он останавливает меня.

— Не трудись, — говорит, — братишка, не могу я из-за других серьезных дел отлучаться со станции...

— Как же так? — удивляюсь. — Значит, нашему делу табак?

— Совсем, — смеется, — не табак, а сахар, если у тебя не кочан на плечах. Пойдешь сам, а чтоб у тебя не заело где, пойдешь понарошку слепым. Твоим я знать дам и поводыря тебе дам. Думай скорее...

— А чего тут думать? — соглашаюсь я.

Вынул он кисет, черкнул на цыгарочной бумаге два слова, шляпу, одежду переменил мне и зовет со двора бабу.

— Вот, — говорит ей, — веди задами нарочно слепого к Федосу, да ворон не лови...

Баба худущая — одни глаза.

— Клади мне на плечо руку, — говорит и ведет за дверь.

Из сеней шарит одним глазом по двору, другим по улице, через огород выводит меня на вытоптанное поле, а с поля в ярок. И все молча. Я ей слово, другое, а она знай ногами топочет и ни-ни-ни, вроде губы тремя замками заперты. Понравилось мне это.

— Правильно, — говорю, — так и надо...

Молчит. Выбрались мы из ярка к мазанкам, подвела она меня к сараюшке и указывает на горбатого парня:

— Вот он, Федос, — говорит.

Федос зубья в грабли вколачивает и не глядит на меня. Я сажусь рядом с ним, — он опять без внимания. Оглянулся я, достал цыгарочную бумажку со словами безрукого и подаю:

— Закури-ка вот, для верности...

Глянул Федос на бумажку, взял ее и поднимает голову. Глазища громадные, навыкат и, как гвозди, прямо под лоб забираются. Поглядел и открывает рот:

— Чего надо?

Голос скрипучий и, похоже, злой. Стал я ему шепотком про дело говорить. Он сопит, в бумажку безрукого из кармана махорки нацарапывает и морщит лоб. Пахнул дымом.

— Я из котельщиков и глухой, объясняй вот сюда, — говорит и поворачивает ко мне ухо.

Слушает и ухом будто разглядывает меня. Вник в мои слова и встает:

— Добре, клади на меня руку.

Ввел меня в мазанку, посадил, осмотрел всего и говорит:

— Ты для слепца подходящий, только у слепцов глаза не волосатые. Зажмурься!

Цыгаркой опалил мне ресницы, достал из печки золы и сажи, велел намочить их, размазать по лицу и хорошенько вытереться... Опять осмотрел меня и сбрасывает с печки полотняную сумку, бурую свитку и суконную шляпу.