Читать «Наш Современник, 2005 № 06» онлайн - страница 73

Поэма Есенина исполнена тайны — и силы. Порою она представляется мутным могучим потоком, излившимся из таких глубин жизни, что жутко бывает озвучивать, произносить её кровоточащие строки. Кажется, слышишь мычанье самой бессловесной природы; кажется, этот страдающий, дикий поток наплывающих образов вот-вот захлестнёт, понесёт и тебя самого — как он подхватил и понёс в мятеже и Россию, и землю, и небо…

Пласт социальный, в котором, казалось бы, только и должен работать художник, рисующий бунт, — этот пласт беспощадно-решительно снят, и поэма «прокопана» глубже: к сакральным глубинам страдающей, непросветлённой, мятежной природы. Бунт начинается не с Пугачёва, не с возмущённых правительством казаков: нет, сама жизнь, ощутив в своём сердце смертельную рану, начинает метаться и биться в агонии — и волною вот этой агонии* жизни подхвачены бунтовщики. «И течёт заря над полем/ С горла неба перерезанного», — вот где источник того, что потом назовут пугачёвщиной.

Бунт как болезнь, как ужасная порча, которой охвачен весь мир, бунт как агония жизни, ужаленной смертью, — вот о чём нам хрипит и пророчит Есенин (точнее, его Пугачёв). С мощью ветхозаветных пророков он рисует картины природы, которую душит старуха по имени «осень» — то есть сама вездесущая смерть.

Кто так страшно визжит и хохочет В придорожную грязь и сырость? Кто хихикает там исподтишка, Злобно отплёвываясь от солнца? ………………………………………… …Ах, это осень!(…) …Это она! Это она подкупила вас, Злая и подлая оборванная старуха. Это она, она, она, Разметав свои волосы зарёю зыбкой, Хочет, чтоб сгибла родная страна Под её невесёлой холодной улыбкой.

Могучей кистью изображая всеобщую порчу природы, поэт не гнушается слов самых грязных; кажется, это не сладкогласный певец, чаровавший своими стихами Россию, а грубый, циничный анатом производит вскрытие и записывает диагноз.

Экий дождь! Экий скверный дождь! Скверный, скверный! Словно вонючая моча волов Льётся с туч на поля и деревни.

Или:

Каплет гноем смола прогорклая Из разодранных рёбер изб.

А вот то видение, от которого леденеет казачья бесстрашная кровь:

Около Самары с пробитой башкой ольха, Капая жёлтым мозгом, Прихрамывает при дороге. Словно слепец, от ватаги своей отстав, С гнусавой и хриплой дрожью В рваную шапку вороньего гнезда Просит она на пропитание У проезжих и у прохожих.

И далее:

Быть беде! Быть великой потере! Знать, не зря с луговой стороны Луны лошадиный череп Каплет золотом сгнившим слюны.

Да, природа смертельно больна — и природа бунтует.

Вот вззвенел, словно сабли о панцири, Синий сумрак над ширью равнин. Даже рощи — И те повстанцами Подымают хоругви рябин.