Читать «Имя женщины – Ева» онлайн - страница 50

–  А ты где была?

–  В Москве была, с мамой. Она вышла замуж в Москве.

–  А где твой отец?

Она помолчала.

–  Не знаю, где он. Они разошлись, мне был год. И мама уехала сразу в Москву. Я знаю, что он очень скоро женился, и я его больше не видела. Но маму потом вызывали… – Она словно вдруг подавилась словами. – И спрашивали про отца. Он, кажется, был в этой армии… Власова…

Он быстро кивнул:

–  Я знал многих власовцев. Близко. В Германии.

–  Наверное, нас бы тогда посадили. Ну, маму мою. А меня – в детский дом. Спасло только то, что они развелись и я росла с отчимом. Художником, очень известным, богатым. Его даже в Кремль приглашали. И маму с ним вместе. Он много меня рисовал. Я сидела часами, позировала и скучала. Но слушалась. Они с мамой жили неплохо, но как-то… Как будто бы каждый был сам по себе.

–  А где же вы были во время войны?

–  В Москве. У него была бронь. Он начал вдруг странно ко мне относиться… Все детство почти меня не замечал, а тут вдруг заметил. По-прежнему заставлял меня позировать, но теперь он требовал, чтобы я позировала почти голой. Каким-нибудь шарфом прикроет слегка и пишет, и пишет. Сначала я не поняла ничего. Потом догадалась, и мне стало тошно. Но маме я все же сказала. У нас с ней был страшный скандал. Мама кричала, что у меня больное воображение, что я хочу оклеветать и опозорить человека, который заменил мне отца. Но она и сама заметила, как он на меня смотрит. Ей пришла в голову мысль переселить меня в Ленинград к теткам, сестрам отца, потому что сказать отчиму, что она обо всем знает, мама ни за что бы не решилась. Однажды я пришла домой утром, отпустили из школы, потому что у меня поднялась температура. Это было в конце зимы. Мама шлялась по магазинам, в деньгах он ее не стеснял, а он был в своей мастерской. Его мастерская под нашей квартирой, мы жили на пятом. Я сразу разделась, легла и закуталась. Меня колотило. И тут он вошел. Он был очень грузным, но двигался быстро. Дышал, правда, хрипло и громко, астматик. «Ты что? Заболела?» – спросил он. «Наверное», – ответила я. «Я тебя полечу», – сказал он и сел на кровать. Я не открывала глаза. Он начал меня гладить под одеялом. Сначала ступни, потом пальцы. Ты знаешь, мне даже сейчас вспоминать…

–  Не надо! И не вспоминай.

–  Нет, я доскажу. – И блеснула глазами. – Ты первый, кому я решилась вообще… Я просто молчала об этом всю жизнь. Он гладил меня, а потом опустил лицо мне на грудь и начал покусывать сквозь одеяло. Я заплакала и сказала: «Петр Васильевич, вам самому будет стыдно». Но он уже ничего не соображал. Он сорвал с меня одеяло, схватил меня, начал везде целовать. Потом сам разделся, остался в рубашке, запутался в пуговицах, не успел. А я… Я, ты знаешь, не помню. Кричала. А может быть, и не кричала, не знаю. Тут хлопнула дверь. Значит, кто-то пришел. Тогда он меня отпустил. Он был уже голым, рубашка вся в краске… И тут вошла мама. Он бросился на подоконник и выпрыгнул. Прошиб телом зимнюю раму. Приехала «скорая» и увезла. Он умер в больнице на следующий день.

Она замолчала. Глаза стали дикими, как будто бы все это снова увидела.