Читать «Имя женщины – Ева» онлайн - страница 48

Ирина Лазаревна Муравьева

–  А Джонни?

–  И Джонни ты больше не нужен.

Белая мраморная Немезида, придерживающая маленькой ладонью складку свисающей одежды под обнаженной упругой девичьей грудью, не обращала ни малейшего внимания на слева сидящую парочку: крепко уснувшую женщину и ее спутника, молодого человека с кудрявой головой и возбужденными зрачками, что-то еле слышно бормочущего себе под нос. Она равнодушно смотрела на птиц, на желтые блики палящего солнца и воображала себя далеко: в каких-нибудь кущах, а может быть, рощах, где нимфы, спускаясь поутру к ручью, ждут, что заиграет свирель и огромный, еще до конца не проснувшийся пан, с колючками в мощных своих волосах, обнимет их сильной рукой, сплошь заросшей оранжевым пухом…

–  Ты знаешь? – И Ева открыла глаза. – Спасибо за то, что хоть был этот день. А дальше не важно.

–  Что значит «не важно»?

–  Какой ты наивный! – Она усмехнулась. – Я в СССР, ты в Америке, Гриша.

Глаза ее наполнились слезами, которые стояли, не проливаясь, отчего глаза стали почти черными, непроницаемыми, и казалось, что верхняя половина ее лица темнее нижней.

–  Раз мы уже встретились, значит – судьба, – сказал он упрямо. – Я верю в судьбу.

–  Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь, – вздохнула она. – Но при чем здесь судьба? Судьба ведь и в том, что ты так далеко.

–  Пойдем, – сказал он и вскочил, увлекая ее за собой. – Пойдем пообедаем, что мы сидим!

Ева взяла его под руку. Они пересекли Исаакиевскую площадь и подошли к величественному зданию «Астории». Из дверей появился швейцар и хмуро посмотрел на них:

–  Товарищи, тут интурист, иностранцы…

Она горячо покраснела. Фишбейн, скрипнув зубами, достал из внутреннего кармана пиджака американский паспорт и сунул его в лицо швейцару.

–  Тогда извиняюсь. – Швейцар подобрался. – Обедать? Пожалуйста. Очень свободно. По летнему времени люди желают на воздухе…

Официант с безразлично-учтивым лицом усадил их за столик. Небо за окном приняло темно-лазурный оттенок, и Фишбейну вдруг показалось, что такого оттенка у неба не бывает нигде, – только здесь, в Ленинграде, – и только здесь, в Ленинграде, он видел его в раннем детстве, поэтому так горячо и запомнил. Ева напряженно оглядывалась по сторонам и нервным движением мяла салфетку.

–  Что ты? – спросил он. – Тебе здесь не нравится?

Она улыбнулась испуганно:

–  Мне нравится. Но здесь одни иностранцы, а я…

–  Но ты же со мной.

–  Все равно неприятно…

Она покраснела до слез. Был полдень, и посетителей в ресторане набралось человек десять-двенадцать, не больше. Через два столика от них сидели французы, скорее всего, семья: маленький, со щеточкой блестящих черных волос под нижней губой, муж, полная, с красивыми каре-синими глазами, жена и двое детей, золотисто-кудрявых. У окна в полном одиночестве курил сигару с неприятным, брезгливым выражением лица старик, на котором было столько золотых колец, брелоков и цепочек, словно он только что ограбил ювелирный магазин.

–  Никому нет дела до нас, – сказал Фишбейн и, перегнувшись через стол, чмокнул ее в щеку. – Смотри, как здесь тихо, спокойно.