Читать «Духовная традиция восточного христианства» онлайн - страница 27

Каждый из этих мыслителей в своих попытках постичь единство сближает философские, религиозные и мистические умозрения с их представлениями о единстве и соединенности с божественной природой; здесь мы встречаем как греческую, так и восточную тематику.

Перед лицом этих попыток ясно, что христианское откровение — носитель более высокого и целеустремленного понимания единства, ибо обнимает самую личность и свободу, которые в смертном существе являются началом различения и разделения. Для христиан все сводимо к единству в свободной и любящей личности Отца. Речь идет о «сверхъединстве», о реальности, непостижимой посредством языка человеческих понятий (ή υπέρ έναρχίαν ένοχης, unitas super principium unitatis), согласно удивительному выражению Псевдо–Дионисия.

Обожение

В нас действует Дух Святой, Он устанавливает живое общение между нами, Иисусом и Отцом, нас «обоживает». Вопреки всем своим изъянам, словарь «обожествления» и «обожения» (θέωσις, θεοποίησις) создан греческими отцами как средство выразить новизну условий, в которые человек поставлен воплощением Сына Божьего. Обожение человека совершенно логически отвечает на «вочеловечение», воплощение Бога: речь идет о таинственном обмене, при котором «каждый делает своим то, что принадлежит другому».

Тогда как Ветхий Завет заботливо соблюдает неприкосновенность божественной трансцендентности, религиозная мысль древних греков колеблется между осознанием невозможности для человека преодолеть свое ограниченное смертное бытие в уподоблении Богу, то есть осознанием своей принадлежности божественному роду. Эпиктет пишет: «Ты — часть Бога. Ты носишь в себе частицу Бога». В своей проповеди в Афинском ареопаге ап. Павел обращается к утверждению поэта Аратоса: «Мы Его (Бога) и род» (Деян 17, 28).

Среди христиан Игнатий Антиохийский напоминает своим адресатам, что они «богоносцы» (θεοφόροί), «преисполненные Богом» (Θεού γέμετε) и тому подобное. Климент Александрийский попытался выразить это учение в адекватных выражениях, прямо обращаясь в своих рассуждениях к словарю обожения: «Слово Божие стало человеком для того, чтобы ты научился у человека, как человек может стать Богом».

Афанасий, устанавливающий тождественность усыновления и обожения, настойчиво подчеркивает, что это уподобление Богу не стало бы отождествлением, оно не делает нас «как истинный Бог или его Слово, но по своей воле Бог дает нам эту благодать».

У Псевдо–Дионисия Ареопагита обожение вписывается в неоплатоническую схему возвращения к Богу. Максим Исповедник использует логику и физику Аристотеля и Платона в своем богословии, основывающемся на обожении, «свершении времен и эпох и всего, что они содержат в себе».

Симеон Новый Богослов в своем новом привнесении настаивает на осознании этого положения. Два века спустя Григорий Палама поставит обожение в основание своего богословского синтеза.