Смолкнул онИ вновь склонился, утомлен,Отягощенной головой.Молчал я…Грустно предо мнойГодов минувших длинный ряд,Прожитых вместе, проходил,И понял я, за что любилЕго я пламенно, как брат.Да, снова всё передо мнойБылое ожило… и он,Ребенок бледный и больной,Судьбой на муки обречен,Явился мне: предстал опятьТогда души моей очамСтаринный, тесный, мрачный храм,Когда он уходил рыдать,Где в темноте, вдали, в углу,Моленье жаркое лилось,Где, распростертый на полу,Он пролил много жгучих слез,Где он со стоном умолялТого, чей лик вдали сиял,Ему хоть каплю веры датьИ где привык он ожидатьЯвлений женщины одной…Я видел снова пред собойПатриархально-тихий домИ мук семейных целый ряд,Упреки матери больной,Однообразных пыток рядИ ряд печальных стен порой…Молчал я, голову склоня,В раздумье тяжком, для меняОн был оправдан…ТяжелоВздохнул опять тогда больной,И вновь горячее челоОн обмахнул себе рукой.
13
«Но ты любил», – я начал речь,Желая мысль его отвлечьОт слишком тяжких бытияВопросов к грезам юных лет,С которыми, как думал я,Покинуть веселее свет.«Любил ты, кажется, не раз?» —Я продолжал; но он в ответКак будто грезил тихо:Нас, —Он говорил, – еще детейДруг другу прочили, и с нейМы свыклись…Бедный ангел мой!Теперь ты снова предо мнойСияешь, девственно-чистаИ простодушна…Вот места,Знакомые обоим нам, —Пригорок, роща; там и сямЕще не смолкли голосаИ стад мычанье, хоть росаНочная падает… горитЗарею алой неба свод,И скоро ярко заблеститЗвезд величавых хоровод;И мы одни: привольно нам,Как детям, под шатром небес,И вместе странно…Близок лес,Вечерний шепот по ветвямУж начался, и робко мнеТы руку жмешь, и локон твой,Твой длинный локоть над щекойСкользит моей; она в огне.Не видишь ты, она горит,По тел сладостно бежитДосель неведомая дрожь…Мы были дети, да и кто жНас разлучал тогда?РослиМы вместе… бедный ангел мой,Моей сестрой, моей женойТебя от детства нарекли,Чтобы с бесчувственностью злойОбоим нам потом сказать:«Прошла ребячества пора, —Ведь это всё была игра;Идите врозь теперь страдать».
14
И говорят, я сам виной,Как всего, потери той…Не та беда, что одинокЯ в божьем мире брошен был,Что слишком долог был бы срок,Когда бы соединилСвою судьбу с ее судьбой…И это правда, может быть;Но свято гордости служитьПривык я, бедный ангел мой,Любя тебя, тебе однойСлужа безумно…Ты моглаЛюбить того лишь, чье телоВсегда подъято и светло.Ты так горда, чиста была!В тебе я сам же разбудилБорьбу души мятежных сил,Любовь к избранникам богов,Презрение к толпе рабов.О да! ты мною создана,И ты со мной осуждена.Меня, быть может, проклинатьВ часы недуга ты могла;Но ты не властна презиратьТого, чья жизнь всегда былаНеукротимою борьбой…И чист, и светел образ мойСреди вражды, среди клевет,Быть может, пред одной тобой,Мой бедный ангел лучших лет.
15
И помню: душно тяжелоОбоим было нам; легло,Казалось, что-то между нас.Одни в гостиной, у окнаМы были; но за нами глазСледил чужой; была больна,Была, как тень, бледна она,И лихорадки блеск больнойСверкал в задумчивых очах…Мне было тяжко; мне во прахУпасть хотелось перед нейИ руку бледную прижатьК горячей голове моейИ, как дитя, пред ней рыдать.Но странен был наш разговор.В ее лице немой укорПорой невольно мне мелькал…Укор за то, что я не лгалПеред другими, перед ней,Пред гордой совестью своей;Укор за то, что я любил,Что я любимым быть хотел,Всей полнотой душевных силЛюбимым быть, что, горд и смел,Хотел пред ней всегда сиять,Хотел бороться и страдать;Но вечно выше быть судьбыСреди страданий и борьбы…Молчали грустно мы…Потом,Я говорить хотел о том,Что нас разрознело; онаБезмолвно слушала – грустна,Покорна, голову склоня;И вдруг, поднявши на меняБолезненно сверкавший взгляд,Сказала тихо, что «наврядДругие это всё поймут»,Что «так на свете не живут».
