Он умирал один, как жил,Спокойно горд в последний час;И только двое было нас,Когда он в вечность отходил.Он смерти ждал уже давно;Хоть умереть и не искал,Он всё спокойно отстрадал,Что было отстрадать дано.И жизнь любил, но разлюбилС тех пор, как начал понимать,Что всё, что в жизни мог он взять,Давно, хоть с горем, получил.И смерти ждал, но верил в рок,В определенный жизни срок,В задачу участи земной,В связь тела бренного душойНеразделимо; в то, что онНе вовсе даром в мир рожден;Что жизнь – всегда он думал та —С известной целью нам дана,Хоть цель подчас и не видна, —Покойник страшный был чудак!
2
Он умирал… глубокий взглядТускнел заметно; головаКлонилась долу, час иль дваЕму еще осталось жить,Однако мог он говорить.И говорить хотел со мнойНе для тогою, чтоб передатьКому поклон или приветНа стороне своей родной,Не для того, чтоб завещатьДля мира истину, – о нет!Для новых истин слишком онСебе на горе был уме!Хотел он просто облегчитьПрошедшем сдавленную грудьИ тайный ропот свой излитьПред смертью хоть кому-нибудь;Он также думал, может быть,Что, с жизнью кончивши расчет,Спокойней, крепче он уснет.
3
И, умирая, был одним,Лишь тем одним доволен он,Что смертный час его ничьимУчастьем глупым не смущен;Что в этот лучший жизни часНе слышит он казенных фраз,Ни плача прошлого о том,Что мы не триста лет живем,И что закрыть с рыданьем глазНа свете некому ему.О да! не всякому из насПридется в вечность одномуДостойно, тихо перейти;Не говоря уже о том,Что трудно в наши дни найти,Чтоб с гордо поднятым челомВ беседе мудрой и святой,В кругу бестрепетных друзей,Среди свободных и мужей,С высоким словом на устахНавек замолкнуть иль о тойЖеланной смерти, на рукахДуши избранницы одной,Чтобы в лобзании немом,В минуте вечности – забытьО преходящем и земномИ в жизни вечность ощутить.
4
Он умирал…Алел восток,Заря горела… ветерокВесенней свежестью дышалВ полуоткрытое окно, —Лампады свет то угасал,То ярко вспыхивал; темноИ тихо было всё кругом…Я говорил, что при больномБыл я один…Я с ним давно,Почти что с детства, был знаком.Когда он к невским берегамПриехал после многих летИ многих странствий по пескамПустынь арабских, по странам,Где он – о, суета сует! —Целенье думал обрестиИ в волнах Гангеса святыхРодник живительный найтиИ где под сенью пальм густыхНабобов видел он одних,Да утесненных и рабов,Да жадных к прибыли купцов.Когда, приехавши больной,Измученный и всем чужойВ Петрополе, откуда сам,Гонимый вечною хандрой,Бежал лет за пять, заболелНедугом смертным, – я жалелО нем глубоко: было намОбще с ним многое; судитьЯ за хандру его не смел,Хоть сам устал уже хандрить.
5
Его жалел я… одинокИ болен был он; говорят,Что в этом сам он виноват…Судить не мне, не я упрекПроизнесу; но я слыхал,Бывало, часто у него,Что дружелюбней ничегоОн стад бараньих не вида.«Львы не стыдятся», – говорил,Бывало, часто он, когдаИ горд, и смел, и волен был;Но если горд он был тогда,За эту гордость заплатилОн, право, дорого: тоскойТяжелой, душной; от родныхЗабыл давно уже; друзей,Хоть прежде много было их,Печальной гордостью своейИ едкой злостию речейПротив себя вооружил.И точно, в нем была страннаТакая гордость: сатанаЕго гордее быть не мог.Он всех так нагло презиралИ так презрительно молчалНа каждый дружеский упрек,Что только гений или властьЕго могли бы оправдать…А между тем ему на частьСудьба благоволила датьУдел и скромный, и простой.Зато, когда бы мог прожитьСпокойно он, как и другой,И с пользой даже, может быть,Он жил, томясь тоскою злой,И, словно чуждый, осужденБыл к одинокой смерти он.
