Читать «Открытие мира» онлайн - страница 900
Василий Александрович Смирнов
— Сообща‑то мы поневоле тут, на пустыре, торчим. Опоздали делить землю, вот поскорей, кое‑как и ломим ее вместе, по необходимости, вовсе не по желанию. Обезлошадели, семена поели…
— Стой, это как? Пахать буду я, а жрать мой хлеб будешь ты? Ловко–о! Значит, я работай, ты чай пей с сахаром, так, по–твоему, Евсей?!
— Охота вам, братцы, попусту трепотней заниматься, сурьезней‑то нет разговора? — останавливали другие. — О чем? А вот о чем: надобно бы сеять овсом, ячменем не из магазеи, усадебными семенами… Случись что — не велик осенью убыток, руки свои, только и всего. А тут и семян, пожалуй, обратно не вернешь. Вот о чем кумекай!
— Ах, да бросьте все энто самое, мужички, пустое, чужое! Держись крепче за дедовскую, отцовскую землю–матушку, — своя, никто не отнимет… А барская‑то земелька, никак, барской и останется, — опять с чего‑то уныло затянули справные хозяева, и мамки, прислушиваясь, начинали вздыхать, подниматься с земли, бросая посадку картофеля.
И вдруг над Шуркиной растерянной, недовольной головой послышалось громкое, такое знакомо–хрипловатое, доброе:
— Труд на пользу!..
Григорий Евгеньевич! И говорит так, как учил ребят в кузнице когда‑то дяденька Прохор.
Учитель снял соломенную, не по погоде, шляпу, и мужики тронули, приподняли картузы, дружно отвечая Григорию Евгеньевичу, поблагодарили ласково. И мамки, снова берясь за работу, тоже откликнулись живо:
— Спасибо, спасибо!..
Григорий Евгеньевич не остановился покурить с мужиками, покалякать, прошел мимо к Волге, он просто гулял. Но веселая, молодая сила, возвратясь, вскипев, подкинула Шурку и не отпускала, душила.
— Здравствуйте, Григорий Евгеньич! — закричал Шурка вслед учителю.
И все ребята подхватили, вторя, вопя:
— Григорий Евгеньич, здравствуйте! Учитель оглянулся и помахал им рукой.
С этой минуты вернулось к Шурке вместе с воспрянувшей веселой, молодой силой все отрадное, самое дорогое, чем он жил в последние необыкновенные дни. Вернулась песня без слов и голоса, которую распевали его душа и сердце. Вернулась, оглядываясь, весна.
Сызнова потеплело, сперва немножко, но час от часу заметнее. Убрались за Волгу и повалились напрочь куда‑то низкие грязно–серые неподвижные тучи. Стало чаще проглядывать сквозь раскрывшиеся высокие, быстро летящие облака зябко–синее, умытое небо и горячее солнце. Там, в сини, в белизне, повисли и украдкой зазвенели жаворонки. Ветерок налаживался с юга, он ворошит, треплет ребятне волосы, рубашки, а не холодно.
На барском гумне вскинулись из травы и глянули на тебя золотые с блеском глазки лютиков и большие, пухло–желтые, как цыплята, одуванчики, вольготно отросшие за ненастье. Щавель всюду полез в столбцы, толстые, сочно–ломкие — кислись, лакомись, сколько хочется. У кладовки и хлебного амбара с теплой, тихой стороны зацвели иван–да–марья, как всегда богаче всех, каждый цветок сверху густо–фиолетовый, посередке синий, а внизу с бледной желтизной и сиреневыми черточками, — ну‑ка, угонись за ним. Под горой, на волжском лугу, возле изгороди, где высунулись неслышные, редкие бубенчики ландышей, вся низина тонко поголубела от девчоношных любимых незабудок, — собирай охапками, пискуши, вей венки, неси в школу в подарок Татьяне Петровне. И мальчишечья желанная рябина не осталась в долгу. Тихони и Олег Двухголовый, заигрывая, крестились и божились, что у них в палисадах рябина зацветает: припасай, рыбаки, уды, червей, ведерки под окуней.
