Читать «Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести» онлайн - страница 144

Хотя и было тепло, даже парно, после вчерашнего обильного дождя, Дерябин поднял воротник плаща и шел нахохлившись. Шаров пытался дать оценку происшедшему.

— Разбойники, — ворчал он, впрочем беззлобно: вся эта история его позабавила. — Настоящие разбойники на дорогах. Мы считаем бюрократами тех, кто сидит за столом, в канцелярии, а они вот где… на дорогах. Каждая мелкая сошка при своих служебных обязанностях пытается проявлять власть: хочу казню, хочу — милую. Здесь, на своем месте, я властелин… Впрочем, твоя житейская неприспособленность подвела нас, — заключил он, обращаясь к Дерябину.

Он даже и сам себя не понимал — почему, но ему все утро хотелось злить, подначивать Аркадия Николаевича. На самом деле все объяснялось просто: они приедут в свое село, которого уже нет, сохранилось только кладбище, там он ничего не испытает, кроме тоскливого чувства о безвозвратном хорошем, добром времени, давным-давно ушедшем. Мучило его то, что он из любопытства, «что будет», не сказал Дерябину, что села нету, у Дерябина была хлопотливая работа, и он в самом деле не мог знать, что села нету, а вот он, Шаров, с какой-то подленькой мыслью умолчал об этом, хотел видеть растерянность человека. Дерябин, конечно, будет растерян, увидев вместо села распаханное поле. И вот это подлое, что в нем оказалось, с самого утра неотступно преследовало его и, как это обычно бывает с людьми, раздражение на себя он переносил на другого.

— Что это такое — житейская неприспособленность? — заинтересовался Дерябин.

— А как же! Ты ужо отвык от того, как живут простые смертные, и на каждом шагу попадаешь впросак, ловкость, с какою провела тебя цыганка, вызывает восхищение. И здесь. После объявления все смертные вышли из автобуса, потому как знали, чем это для них может кончиться. А ты допустить не мог, не предполагал даже, что и с тобой решатся поступить скверно. В автобусе ты был простым пассажиром, а не Дерябиным, но тебе это и в голову не пришло. И вел ты себя как Дерябин, заносчиво, не допускал возражений, ни на минуту не забывал о своем «я»… Вот тебя и выгнали. В этом и есть твоя житейская неприспособленность.

— Понимаю, куда твои стрелы направлены. Ты предлагаешь быть круглым, как мячик. Ты ведь мудрая осторожность, и еще гордишься этим: вот, мол, какой я земной, в облака не взлетаю. И в этом случае: решили ехать — надо было ехать. И не ты — так бы и ехали. А ты так себе, Александр Васильевич… — Дерябину не хотелось ссориться, говорить о чем-то серьезном, и он шутливо закончил: — Когда-то я думал, что из тебя выйдет что-нибудь путное, да не вышло, Александр Васильевич. Не знаю, почему твои книжки читают, почему они нравятся.

— Вот как! — оскорбился Шаров. — Все перевернул с ног на голову, опять во всем прав. Ты неисправим, Дерябин. Что касается книжек, их читают потому, что я стараюсь показывать, где добро, где зло. Людям это очень важно знать.

— Очень им это нужно знать, — с едкой ухмылкой сказал Дерябин. — «Двадцать лет со своим мужем живу, ничего плохого от меня не видел», — передразнил он пассажирку автобуса. — Многие ли дальше собственного носа смотрят! Уж это я могу сказать на опыте своей работы.