Читать «Кавказушка» онлайн - страница 41

Сорок два года ношу по тебе траур. Как узнала, что ты погиб, так и надела.

Это не жалоба… Я не знаю, как это назвать… В себе носить… молчать… Говорят, старость пожинает то, что молодость посеяла. Так что я посеяла? Я тебе рассказывала… Да не всё…

Помнишь, ты увёз меня ночью…

Наутро прибежали братья мои, Трифонэ и Мамука, пытают меня: у вас всё было по согласию?

Я от чиста сердца: по согласию.

«По солгасию!», – ядовито пальнули они в один голос.

Не поверили мне мои милые братики. Не во нрав лёг им мой ответ. Им хотелось, чтоб я сказала: «Всё было против моей воли». И тогда, как требует обычай, они должны были бы убить тебя.

Правдой я не допустила крови.

И братья отреклись от меня. Запретили мне даже появляться на их похоронах.

Умер старший, Трифонэ, – Мамука не подпустил меня к гробу…

Через три месяца отошёл Мамука. В завещании он просил не пускать меня на его похороны. И меня не пустили…

Датико, милый, за что же так со мной? Мне вражьи пули кланялись, не трогали на войне. Я с гостинцами к сыночку ходила на фронт вон по занятой немцем земле – ни одна пуля не обидела меня, не посмела остановить. Так там были враги… Но здесь… Почему же так жестоко ни за что покарал меня обычай родных гор?

Разве имеет право на жизнь обычай, который разлучает брата и сестру? Который ополчается против правды сердца и любви?.. Если бы тогда, в молодости, я соврала и сказала, что ты поступил со мной против моей воли, то эта ложь приблизила бы меня к братьям, которые, сам же знаешь, с той поры только для того и должны были бы жить, чтобы убить тебя и кровью смыть с сестры позор, которого не было…

Злые, пещерные обычаи из прошлого примирают. Но всё ж кое в ком, в стариках, ещё цепляются за жизнь, чадят…

Я хочу, чтоб на земле всегда жили счастье, мир. Не за это ли ты отдал жизнь?

Да-а…

В больное, в ядерное время влетели мы, Датико…

Жуткие вести разносит по свету заокеанщина. Не знает она, что такое война.

Вчера американский президент вон что ляпонул по радио – проверял звук у микрофона: «Мои соотечественники-американцы! Я рад сообщить вам, что только что подписал законодательный акт, который навсегда ставит Россию вне закона. Бомбардировка начинается через пять минут».

Позже он сказал, что всё это "не предназначается для печати". Видите, он и не собирался бомбить. Видите, шутка! Да бывает ли шутка, чтоб в ней не сидел хоть далёкий намёк на правду?"

"Жения, дорогая, не отчаивайся… Ну, киношный ковбоишка… Ну, какие с киношного ковбоишки спросы?.. Удивительно, кто только и подпускает таких к микрофону?"

А больше Датико ничего не сказал.

1985

Послесловие

СКОЛЬКО ПЕРЕЖИЛИ…

Поначалу название повести Анатолия Никифоровича Санжаровского «Кавказушка», даже для «грузинской поэмы», как определил жанр сам автор, кажется несколько инфантильным. Язык – нарочитым. Теряешься в догадках: какую задачу ставит перед собой автор? Но погружаясь в текст, проникаешься настроением. На ум приходят рассказы Андрея Платонова, например «Возвращение» – капитан Иванов возвращается к жене, изменившей от безысходности, растившей двоих детей в невыносимом ожидании либо смерти мужа, либо собственной… Знаменитый платоновский язык помогает говорить о самом важном наиболее точно. По задачам и даже по пластике язык Санжаровского близок языку Платонова: в «Кавказушке» фронтовая медсестра Нина «заговорила глуховато» о тяжелораненом: «Умереть-то… Такой роскоши ему никто не подаст». Впечатление искренности, обреченной открытости героев достигается именно такими языковыми средствами.