Читать ««Свет ты наш, Верховина...»» онлайн - страница 91
Матвей Григорьевич Тевелев
— Но куда же теперь?
— В газеты, к сенаторам, к пану президенту… Надо действовать!
19
С этого дня и начались мои хождения по мукам. Я готов был стучаться в каждую дверь, писал депутатам парламента, сенаторам, в министерство и ждал, ждал ответа с надеждой и отчаянием.
Ответы приходили на мое имя в адрес Чонки.
— Тебе письмо! — кричал он, едва я появлялся в калитке их дома, и размахивал конвертом с таким победным видом, словно в этом письме заключалось то, чего я ждал.
С сердцем, бьющимся от волнения, я надрывал конверт.
— Осторожней, — говорил Чонка, — ты порвешь самое письмо! Дай мне, у тебя руки дрожат…
Но ответы были одни и те же — вежливо-официальные. Одни сообщали, что мое дело не в их компетенции, другие отдавали должное безусловной ценности моей записки, советовали обратиться в краевую земледельческую комору (опять к пану Лещецкому!), третьи отвечали, что мои предложения противоречат здравому смыслу и всем законам природы.
Теперь уже все чаще и чаще, когда я оставался один, мысли мои невольно возвращались к Горуле. Удивительно, как живо, до мельчайших подробностей, вдруг воскресало в памяти все, что было говорено им и Куртинцом. Я боролся с этими воспоминаниями, как мог, но был похож на человека, стремящегося погасить пламя: он дует на него изо всех сил, а пламя от этого не только не гаснет, но разгорается еще сильнее.
Мучимый бессилием, досадой, я валился на кровать и, стиснув зубы, в который раз уже мысленно повторял про себя горькие истины, высказанные мне Куртинцом и Горулей, но упрямо из самолюбия и стыда не хотел признавать их до конца.
Похудевший, озлобленный, я снова и снова искал людей, которые, казалось, могли бы сочувствовать моему делу, и все еще не терял надежды. Конечно, теперь эта надежда уже утратила свои радужные цвета, она превратилась в ожидание счастливого случая, не более, — плохая надежда, но я за нее цеплялся.
Деньги мои подходили к концу. Нужно было уезжать из гостиницы и думать о какой-либо работе, потому что службу по специальности я мог получить только через ту же земледельческую комору, но самая мысль, что придется снова обратиться к пану Лещецкому, была для меня невозможна.
Чонка предложил мне переехать из гостиницы к нему во флигелек. Другого выхода не было, и я согласился. Вечером, забрав свой чемодан, я направился к дому Лембеев. День был воскресный, и Чонка предупредил меня, что все уйдут в церковь. Он дал мне запасной ключ от калитки и флигеля.
Вечер стоял не по-летнему холодный, дождливый. С реки дул сильный ветер. Улицы казались безлюдными, а на сердце было скверно и одиноко.
Когда я вошел во двор лембеевского дома, меня несколько удивило, что в предназначенной мне комнате горел свет и на опущенной шторе мелькала чья-то тень. Я приоткрыл дверь и увидел Ружану. Она была так занята перестановкой с места на место небольшого столика, что даже не заметила моего прихода.
Я постучал. Ружана испуганно обернулась и, увидев меня, смутилась.
— Очень хорошо, что вы пришли, пане Белинец, — произнесла она как можно непринужденнее. — Я измучилась с этим столиком, не знаю, куда его поставить.