Читать «Иголка любви» онлайн - страница 3

Да, она во всем была горестно бестолковой. Она сама знала это и даже как-то пыталась использовать это свое качество, еще неумело, по-детски выставляла свою беззащитность, чтоб ее жалели, но и тут у нее ничего не выходило путного — кроме стыдливых жалких подачек ничего она не получала за это.

И еще он тогда же понял, как тщательно ему нужно беречься от нее, потому что вот с ним-то она и расцветет в хорошую породистую женщину.

После операции все разбрелись кто куда, он сел писать историю ее болезни, она, видя, что все ее бросили, разревелась не на шутку, засобиралась домой. Стала слезать со стола, причитая и стеная как-то по-голубиному жалко и густо, и, вся в измятой, истерзанной рубахе, оглушенная, безобразно косматая и бледная, зашлепала босиком в поисках выхода. А он, совершенно окаменев, какой-то миг созерцал эти сборы. Но тут же опомнился, издал вопль ярости, все снова сбежались и, крича как сумасшедшие, загнали ее снова на стол.

«Она идиотка», — понял он.

Ночь была тяжелая. Двадцать семь поступлений, одно с летальным исходом. К концу ночи он вообще забыл о ней, видя, как она безмятежно спит, вытянув детскую руку, охваченную пластырем для капельницы. Слюнка стекла по щеке на подушку. «Как это они, — подумал он тоскливо, — чем моложе, тем безжалостнее к себе, распутничают как-то остервенело, словно истребить себя стремятся».

Ей не было еще восемнадцати.

— Вот так-то, Вовка, — сказал он Вовке, снимая запачканный халат. — Вот такие дела. Видал, соплячка совсем, а уже вон что.

— Да брось ты, Марек, — сказал Вовка, мстительно глядя в окно, за которым светало. — Не грызи ты себя из-за них всех. Твое дело скоблить. — А сам шмыгнул носом. Не нравилось ему все это.

Марек любил с ним дежурить.

А Вовка любил дежурить с Мареком.

Марека Дашевского любили в отделении все. Почти.

В тот день после дежурства он пришел какой-то разбитый. Он устало и с легким отвращением пошарил в холодильнике в поисках еды. Но еды не было, был кофе, остатки и с цикорием. Он безропотно сварил себе кофе и залез в ванну. Вода успокоила его, и он ощутил нечто вроде блаженства, но пустой желудок сжимался и грозил разболеться. Надо было идти в магазин. Но он не мог идти в магазин, он устал после дежурства. Когда он вылез из ванны, зазвонил телефон. Это звонила Ира. Можно было сказать Ире, чтоб она принесла еды, но Ира придет с едой, приготовит, а потом сядет в уголок дивана и станет ждать. А ждать ей от него было нечего. И он сказал Ире, что после дежурства устал. А она и так знала, что после дежурства, но, отупев от гонки за ним, уже не понимала, когда можно звонить, чтоб напасть на удачное для нее настроение.

Ира была пианистка. У нее были хорошие сильные руки с душистыми ладонями (они умело ублажали его недоверчивое тело). Он почти пожалел, что не позвал ее, но уже сам положил трубку. А звонить первому не хотелось, это дало бы ненужный всплеск, ложный стимул иссушенной Ириной тяге к нему. Вот он и пошел и лег спать голодный. И на грани сна — звонок в дверь. Он встал, пошел, открыл. Пришел Роман. Роман держал в руке яблоко, рукавица висела на резинке, а красные пальцы сжимали холодное, обкусанное яблоко. У Романа выпали два первых зуба, он сам научился читать, он на будущий год собирался в школу.