Читать «Иголка любви» онлайн - страница 2

И их тройной крик висел в приемной.

— Дрянь! Дрянь! — завопил он наконец в отчаянии и ударил ее по щеке.

Она подскочила, поглядев на него с изумлением и таким неподдельным упреком, что он фыркнул и отвернулся, пряча щербинку в зубах. И опять все в нем отозвалось, содрогнулось в тревожном предчувствии.

— Катетер, да? Ты катетер себе вставляла, дуреха? — спросил он упавшим, обессиленным голосом (тут же вслед за криком, грубостью он — таким голосом, это действовало). И она закивала, закивала, безобразно распустила лицо, готовясь заголосить, вспомнив все, что вызвало в ней его ужасное слово «катетер», и тело ее, длинное, белое тело ее содрогнулось, готовясь забиться в горе, в страшном горе оскорбленного бабьего естества. Но он, как опытный дирижер, одним взмахом пересек ненужный взрыв, опустил свою твердую руку на ее дрожащее плечо.

Он дал ей время ощутить всю надежную, умную твердость его теплой руки и довериться ему.

Он работал в отделении патологии беременности уже десять лет и знал, как себя держать с больными, этими большей частью ночными женщинами. Он чувствовал их каждую каким-то звериным, нервным чутьем, не подводившим его почти никогда. Он, если надо, давал им оплеухи — если они упрямились, не говорили, каким образом сделан криминал, а драгоценные минуты их жизней уходили, и капли крови утекали, и страшная температура тлела под их глупой кожей. И тогда, если упирались, — он трескал их по щекам, не сильно — не для боли, а для обиды.

В операционной она распоясалась совсем. Она скидывала маску с лица и ловко хватала всех проходящих за халаты. Она ко всем приставала, трусливо и заискивающе спрашивая, будет ли ей больно, и все вырывались, бормоча, что все терпимо, очень терпимо, но когда ей попалась Аллочка, то Аллочка сухо усмехнулась, сказала: «Не знаю, не знаю, я никогда этого не делала с собой». Он сразу же поднял лицо от умывальника и посмотрел на Аллочку, и Аллочка поспешно закивала — нормально, все терпимо.

А он, проходя мимо нее, безумно белой и длинной на столе, подмигнул ей весело, что, мол, все будет нормально!

…Вот что было-то — она усмехнулась ему в ответ.

Да, и в этом он признался себе потом — что она тоже сразу его увидела. Но им обоим было тогда страшно некогда, их разделяла стена гремящей, грубой боли, сквозь которую они еще не могли прорваться друг к другу. «Но это было лучшее время в наших отношениях, эти три больничные недели», — с недоумением и болью признался он себе в этом.

В тот период, когда стал себе во всем признаваться.

Эх, если б он знал, с самого начала знал, что не было никаких отношений, а были его тридцать пять лет, обостренные, как нож, которым нечего резать.

Конечно, никакая маска на нее не подействовала, и она страшно бранилась и кричала тем звериным криком, каким кричат, когда не действует обезболивание. «Она либо алкоголичка, либо наркоманка», — как-то устало решил он.

Но она не была ни тем ни другим. Маска на нее не подействовала потому, что она была бестолкова. Она потом призналась, что боялась задохнуться этим терпким газом и набирала его в рот и выдувала украдкой, не втягивала в себя.